Спираль
Шрифт:
Директор почувствовал, как кровь веселее заиграла в жилах. Снова посмотрел в зеркало. Заметил с радостью, что в глазах появился блеск. Протер лежавшие на стеклянной полочке очки, тщательно заправил дужки за уши и уже собрался идти в кабинет, как сердце его снова сжалось, снова обнаружились на небе черные тучи.
«Но… но чиста ли душа этого Коринтели? Не связан ли он с нечистой силой?
Все возможно, и моя дорога ведет не в рай».
Отар Кахишвили провел рукой по волосам, энергично распахнул дверь и вступил в кабинет.
Все, кроме Тамаза Челидзе, заведующего центральной лабораторией, как сговорившись, сидели и молчали. Челидзе курил у окна. При появлении директора он подошел к столу, раздавил сигарету в пепельнице и сел на стул у окна.
— Мне
Директор остановился. Он как будто ждал, что кто-нибудь выскажется. Но ни у одного из сидящих не замечалось желания задать вопрос или обнародовать свое мнение. Избранные представители института не принимали всерьез главенство равноценного им ученого. Поэтому на заседаниях не ощущалось той теплой, деловой атмосферы, которая, бывало, царила здесь во времена академика Георгадзе. Все шли на заседание в кабинет Отара Кахишвили, словно исполняли обязательный, но в то же время абсолютно бессмысленный ритуал.
— Сегодня мы не будем говорить о научных или текущих организационных вопросах. Со дня кончины Давида Георгадзе прошел почти месяц. К сожалению, из-за вступления в новую должность нам было некогда вспомнить об академике. Хотя смело можно сказать, что мы не обходили вниманием ни его могилу, ни семью. Все прекрасно понимают, с какими сложностями связана передача столь крупного исследовательского института в другие руки, что само по себе дело сложное и трудоемкое. К тому же требовалось утрясти множество формальностей. Я как будто хорошо знал структуру, своеобразие и проблемы нашего института, однако, столкнувшись вплотную с делами, был поражен, сколько оказалось незнакомого. Естественно, я обязан был быстро вникнуть в тысячи мелочей. К сожалению, не могу утверждать, что во всем разобрался. Многие вопросы еще требуют глубокого изучения и осознания. Но так или иначе, основная работа проведена, и сегодня мы уже можем обсудить, что нужно сделать для увековечения имени Давида Георгадзе. Правда, сейчас август, многие наши коллеги в отпуске, но давайте тем составом, что есть, выскажем свои предложения. Откровенно обменяемся мнениями, что мы сделаем и как будем действовать. Обстоятельно обдумаем каждое предложение и вынесем необходимое решение.
Кахишвили чувствовал, что волнение улеглось. Его улыбка уже не была вымученной и деланной. Ощущая полную раскрепощенность, он закурил, откинулся на спинку кресла и с удовольствием затянулся.
Установилась тишина. Никто не спешил изливать душу.
— Высказывайте ваши соображения. Никто из вас, вероятно, не думал над этим вопросом, я тоже не думал. Прямо сейчас, в импровизированной беседе, вероятно, скорее родятся живые и практические предложения.
Кахишвили не кривил душой. Он действительно пребывал в полном неведении, когда загорелся собрать сотрудников. Он не знал, о каких вопросах, о каких проблемах поведет разговор. В тот миг, когда он вызывал людей, ему в самом деле казалось, что «кто-то», именно «кто-то», вселившийся в него, диктовал ему провести собрание. Как по наитию, он вдруг начал разговор о покойном академике, неожиданно, необдуманно, сплеча. Видимо, так и нужно, решил он, полный спокойствия. Чувство удовлетворения овладело им. Он понял, что первый практический шаг к осуществлению его замысла сделан. И уже не имело никакого значения, сделал он его самостоятельно или вчерашняя беседа с Рамазом Коринтели подвигнула его на этот шаг. Главное, что первый шаг сделан. Сделан достаточно энергично и целенаправленно.
Он покосился на сейф, на коричневый, украшенный завитушками, но все равно угрюмый сейф, который, точно арестант на суде, стоял в углу, в обшитой дубом нише. Стоял хоть и смирно, но гордо и с достоинством.
— Почему вы молчите? Неужели вам нечего сказать?
Многие пожали
Только Тамаз Челидзе выразил желание высказаться и встал.
— Что нам сказать? Откровенно говоря, я не думал над этим вопросом. По-моему, обессмертить Давида Георгадзе должны его собственные научные исследования. Все остальное сделано, в чем, в первую очередь, заслуга правительства и Академии наук. Одна из тбилисских улиц будет названа именем академика, какой-нибудь из средних школ Тбилиси присвоят имя Давида Георгадзе. Будет проведен всесоюзный симпозиум, который по срокам совпадет с годовщиной его смерти. Президиум Академии позаботится и о научном наследии академика. Что еще зависит от нас?
— Вы правы, — директору явно не понравилась речь Тамаза Челидзе. — Но кто конкретно позаботится о приведении в порядок научного наследия Давида Георгадзе? Разумеется, мы! Сын академика пропал бесследно. Вдова Георгадзе, уважаемая Ана, так немощна и убита горем, что сомнительно, чтобы она в чем-то оказалась нам подмогой. Мы должны просмотреть архив ученого, изучить его, привести в порядок, подготовить к публикации. Согласитесь, что многотомное издание трудов Давида Георгадзе — необходимое и неотложное дело.
— Архив подождет. Первым долгом следует найти и опубликовать последнее исследование академика! — выкрикнул Нодар Одишария, заведующий отделом физики элементарных частиц. Одновременно он выразительно посмотрел на Тамаза Челидзе, словно говоря: если ты закончил, позволь мне.
И, словно уступая ему дорогу, начальник центральной лаборатории сел и закинул ногу на ногу.
Нодар Одишария неторопливо поднялся.
— Не надо вставать, говорите сидя.
— Спасибо! — Одишария снова опустился на стул. — Насколько мне известно, пять последних лет жизни Давид Георгадзе отдал расчетам и доказательству существования радиоактивного излучения нового типа; мне думается, что ни один из нас не знает, на каком этапе прервал он исследование. Если вспомнить фрагменты из замечаний академика, позволительно предположить, что проблема была им решена. Если он даже не довел дело до конца, то, по-моему, был в шаге от цели. К подобному заключению, вероятно, пришли все. В последний год жизни глаза Георгадзе вечно лучились радостью. Он как будто стал более энергичным и темпераментным. Больше открывал перед нами душу, раньше ему это не было свойственно. Мне кажется, что подобное оживление было следствием огромной научной победы. Я не специалист в этой области, радиоактивность далека от сферы моих исследований, сие есть ваша специальность, батоно Отар, но я с огромным интересом ожидаю обнародования труда Давида Георгадзе. Где последнее исследование академика? Где теоретические выкладки и материалы непрерывных экспериментов, проводившихся на протяжении пяти лет?
У Отара Кахишвили вспухли жилы на висках. Кровь горячо ударила в голову. До взрыва оставалось всего ничего. Он понял, куда клонит Нодар Одишария. Специалистом по радиоактивному излучению был сам Отар Кахишвили, хотя новый директор не имел ни малейшего представления ни о теоретических соображениях академика, ни о результатах его экспериментов. Если не считать общего, ничего не говорящего названия — «Пятый тип радиоактивного излучения», — он не знал больше ничего: ни какой природы было излучение пятого типа, ни в каком направлении вел исследования бывший директор. Боясь потерять контроль над собой, Кахишвили, не сгоняя с лица улыбку, с деланным спокойствием повернулся к Тамазу Челидзе.
— Как видите, я был прав, главное предстоит уладить именно нам, — он оглядел всех. — Как вы полагаете, где может находиться последнее исследование Давида Георгадзе?
— Где может находиться? — вызывающе повторил вопрос Нодар Одишария и встал. — Или в лаборатории, где академик в течение пяти лет работал при закрытых дверях, или в этом кабинете, или у него дома.
— Я ведь просил, будем разговаривать сидя. У нас не производственное совещание и не большой совет. Давайте побеседуем спокойно, без эмоций и примем практические и необходимые решения, как дань уважения нашему большому другу и коллеге!