Спираль

Панджикидзе Гурам Иванович

Все уловили, что в спокойной фразе директора сквозила злость.

— Извольте! — Одишария с нарочитой дерзостью сел и откинулся на спинку стула так, что передние ножки его немного оторвались от пола. — Вы, если я не ошибаюсь, не один раз наведывались в лабораторию академика. Не обнаружилось ли там каких-то фрагментов труда или части результатов экспериментов?

— Честно говоря, я бывал в лаборатории три раза вместе с Арчилом Тевдорадзе и секретарем партийного комитета. Бывал к тому же после назначения меня директором. В период болезни академика, вы это хорошо помните, лаборатория была опечатана комиссией. Арчил Тевдорадзе и секретарь парторганизации, вероятно, подтвердят, что мы ни к чему не притронулись,

а только осмотрели лабораторию. Вот и все.

— Тогда, может быть, искать и не придется, — весело бросил Одишария, — может быть, исследование академика действительно где-то в лаборатории.

— Вполне возможно! — отозвался кто-то.

— Я, товарищи, так не думаю, и вот почему. Инфаркт с Давидом Георгадзе случился четырнадцатого января, а сознание он утратил, — директора так и подмывало сказать, что, судя по разговорам, академик повредился в уме, но он вовремя понял, сколь нетактично прозвучит такое заявление, — в конце марта. В течение двух месяцев мы, правда, не часто навещали его, и те, кому посчастливилось встречаться с ним, могут подтвердить, что академик мыслил по-прежнему здраво. Когда я сказал ему, что его лабораторию опечатали, этот разговор может подтвердить Арчил Тевдорадзе, и мне кажется, что я во всеуслышание говорил о нем, академик улыбнулся и сказал мне, что этого не стоило бы делать. Я прав? — повернулся директор к заместителю.

Арчил Тевдорадзе подтверждающе кивнул головой.

«Да выдави ты из себя слово!» — закричал мысленно взбешенный Кахишвили.

— Если бы теоретические обоснования или материалы экспериментов находились в лаборатории, — продолжал он, — академик не преминул бы вызвать нас или своих лаборантов, наказал бы все собрать, привести в порядок и перенести в его кабинет или к нему домой. Находясь в больнице, Давид Георгадзе давал нам множество поручений, интересовался сотнями крупных и мелких проблем, а о своем исследовании умалчивал. Отсюда позволительно сделать один простой вывод, — голос директора постепенно обретал твердость, — что его, Давида Георгадзе, собственное исследование и результаты экспериментов были уже помещены в надежном месте и он ждал, когда встанет на ноги.

Дома, к сожалению, нам не удалось ничего обнаружить. Уважаемая Анна оказала нам всяческое содействие, но Арчил Тевдорадзе и батони Ростом, секретарь нашей парторганизации, могут подтвердить, что, к сожалению, мы не нашли даже самого незначительного фрагмента труда академика. Что же касается кабинета, то в него я вошел вместе с четырьмя товарищами. Ими были Арчил Тевдорадзе, парторг, председатель месткома и секретарша директора. Мы описали все, составили акт, личные вещи передали вдове академика через Марину Двали. Найди мы где-то исследование Давида Георгадзе, мы, естественно, оповестили бы всех.

— Где же оно может быть? — воскликнули в один голос несколько человек.

Отар Кахишвили, не спеша продолжать, внимательно оглядывал сослуживцев, словно желая знать, что они думают, не зародились ли подозрения в ком-то из них.

«Почему никто не вспоминает о сейфе?

А вдруг они знают, что труд спрятан в сейфе, и устраивают мне провокацию?

Не выйдет, господа!» — погрозил он всем в душе и торжественно начал:

— Товарищи, вы не забыли, что в кабинете находится старинный немецкий сейф, изготовленный во время оно известнейшей фирмой «Крупп и компания»?!

Директор многозначительно замолчал, с улыбкой оглядывая сослуживцев.

Упоминание о сейфе и впрямь произвело ошеломляющий эффект. Все сразу уставились на нишу, воззрились на круглые никелированные ручки. А те, кто сидел к сейфу спиной, повернулись вместе со стульями и с таким видом вперились в пять металлических дисков, словно впервые видели их.

— Почему бы нам не предположить, что труд Георгадзе находится в этом сейфе?! Не оттого

ли старый академик был так спокоен? Вплоть до утраты сознания, наш бывший директор ни разу не усомнился, что выздоровеет и вернется в институт. В противном случае он непременно написал бы завещание, еще будучи в больнице, потребовал бы извлечь исследование на божий свет и зарегистрировать его. Он пригласил бы представителей прессы. Думается, я прав, что скажете?

— Разумеется, правы! — заговорил, наконец, Арчил Тевдорадзе.

— Правы, правы! — кивнул и Нодар Одишария.

— Откровенно говоря, я не сомневался, что исследование, аккуратно перепечатанное, скрупулезно оформленное, как это было свойственно Давиду Георгадзе, находится там, в сейфе, на одной из его полок. Однако как нам быть? Как открыть сейф? — улыбаясь, продолжал Кахишвили. Он понял, что попал в цель, и окончательно успокоился. Удобнее подвинув директорское кресло, беззаботно покрутился на нем вправо-влево, напрочь сбрасывая груз стесненности. — Да, мы стоим перед проблемой: как открыть сейф? Тайну пятизначного шифра академик Георгадзе унес в могилу. Кто из миллиарда комбинаций угадает сочетание тех цифр, которые набирал бывший директор? Согласитесь, что подобная проблема не по силам даже отцу небесному. Я подозреваю, что у нас не найдется мастера, способного открыть такой сейф. Специалистов должно искать в Москве и Ленинграде. Давайте поищем, напишем в соответствующие организации. Думается, что найти нужного человека и доставить сюда будет нетрудно. Прежде чем открыть сейф, создадим комиссию. Помимо наших сотрудников пригласим в нее хотя бы одного, если не двух, представителей Академии. Утряся техническую сторону, назначим день торжественного открытия сейфа, созовем работников прессы и телевидения, публично составим опись хранящихся в сейфе исследований, документов и вообще всего, вплоть до незначительных и личных вещей.

Отар Кахишвили снова оглядел сослуживцев. И снова прочел на лицах согласие и удовлетворение. Его еще больше окрылила радость победы.

— Итак, если вы согласны, мы с Арчилом Тевдорадзе свяжемся с Москвой.

— Да, и как можно скорее! — встал Нодар Одишария. — Кто поручится, что в ближайшее время какой-то другой ученый не решит проблему, исследованию которой Давид Георгадзе пожертвовал пятью годами? Почему мы должны терять приоритет?

— Вы правы. Считайте, если не успеем сегодня, то завтра до десяти утра мы известим Москву о нашей просьбе. А сейчас, если ни у кого нет желания высказаться, будем считать совещание оконченным.

Кабинет быстро опустел.

Отар Кахишвили неподвижно восседал в кресле. Лицо его выражало гордость и удовольствие. Когда дверь кабинета захлопнулась за последним человеком, он включил селектор и распорядился до разрешения никого не пускать к нему.

«Неужели я один догадался, что исследование академика в сейфе? Возможно ли поверить, что ни одного не посетила такая мысль? А если и посетила, почему никто не высказал ее? Почему даже Арчил Тевдорадзе не высказал свои соображения, когда мы осматривали кабинет и откладывали вещи для передачи вдове? Может быть, это испытание? Может быть, все ждали, как я поступлю, что предприму? Тем в более глубокую лужу они сели. Тем сильнее я ошеломил их».

Радостно возбужденный, ликующий директор лихо ткнул пальцем в клавишу селектора.

— Слушаю! — прозвучал голос секретарши.

— Мне кто-нибудь звонил?

— Нет.

— Совсем никто?

— Совсем.

Кахишвили не мог видеть, как губы Марины Двали тронула ироническая улыбка. Личная секретарша, прекрасно разбирающаяся в человеческой психологии, понимала, что новый директор ожидает звонка Рамаза Коринтели. Хотя и она сама с неменьшим интересом ждала, когда позвонит или появится этот кареглазый, высокий, атлетически сложенный и непонятный молодой человек.