Спираль
Шрифт:
Утром Кахишвили явился на службу в прескверном настроении, невыспавшийся, с тяжелой головой. Всю ночь его мучили сны. Вернее, один бесконечный, прерывистый сон. Откуда-то прилетал дятел, огромный черный дятел, долбил длинным клювом висок, а он, вскакивая от боли, пытался поймать его, но ничего не получалось — дятел улетал. Он запер все окна, но тщетно: едва начинал засыпать, как огромный черный дятел снова упорно старался продырявить ему висок.
И только в шесть часов утра Отар Кахишвили избавился от проклятого сна. Встал раздраженный, умылся, побрился и сел за работу.
— Отар! — заявила супруга за завтраком. — Я всерьез озабочена состоянием твоей психики. Видимо, руководство институтом не твое дело. Не лучше ли сейчас же написать заявление и вернуться на прежнюю должность?
— Хоть ты не трепи мне нервы! — заскрипел зубами Кахишвили и в сердцах хватил рукой по стакану. Стакан разбился, горячий чай полился со стола на пол.
Кахишвили вскочил, нашел портфель и — на работу. Лия сидела не шевелясь. Она не понимала, что происходит с мужем.
— Звонил кто-нибудь? — прямо с порога спросил Кахишвили секретаршу.
— Никто не звонил.
— Совсем никто?
— Совсем никто.
Кахишвили прошел в кабинет, портфель по привычке поставил на маленький столик сбоку и достал сигареты.
Шел шестой день — Рамаз Коринтели не появлялся. Четыре дня назад Кахишвили решил сам позвонить странному юноше, но ценой огромного волевого усилия сдержал себя. Он успокаивал себя тем, что тот непременно позвонит, но от Коринтели не было никаких вестей.
«Может быть, он маньяк или сумасшедший и думать обо мне забыл?» — родилось предположение.
«Нет, Рамаз Коринтели не похож ни на маньяка, ни на сумасшедшего», — возразил он сам себе, и перед глазами возникла высокая длинноногая блондинка, опершаяся о красные «Жигули».
В распухшей голове с трудом прорезалось элементарное решение — а не позвонить ли самому? Оно как будто принесло облегчение, Кахишвили переключил телефон на себя и стал набирать номер. Передумал. Решил, что за него это сделает секретарша, незачем равнять себя с каким-то молокососом, и нажал клавишу селектора.
— Слушаю!
— Соедините меня с Рамазом Коринтели.
— Я не знаю его номера.
— Сейчас скажу.
Директор института взглянул на визитную карточку и продиктовал Марине номер коринтелиевского телефона.
В кабинете воцарилась тишина.
В ожидании звонка нервы Кахишвили напряглись до предела.
Не прошло и минуты, как клавиша селектора засветилась.
Кахишвили нажал на нее:
— Слушаю!
— Рамаз Коринтели у телефона! — доложила секретарша.
Дрожащей рукой директор поднял трубку и снова переключил телефон на себя.
— Слушаю, батоно Отар. Если не ошибаюсь, это вы звоните, не так ли?
— Да, я велел вам позвонить, — смешался Кахишвили.
— Между прочим, я ждал вашего звонка несколько дней назад.
— Я вообще не собирался звонить вам, но секретарша сказала, что мне звонил какой-то молодой человек… Я подумал, уж не вы ли…
— Зря подумали! Я, кажется, ясно сказал — если мое предложение устраивает вас, позвоните. Вы не позвонили. Хотя на следующий же день провели заседание и решили пригласить из Москвы мастера по сейфам. Не воображайте, что я так же наивен, как ваши сослуживцы. Сначала вы договоритесь с мастером, чтобы он тайком открыл для вас сейф. И только прибрав к рукам труд академика и надежно его
— Минуточку, выслушайте меня… — пытался перебить Кахишвили. Слова молодого человека так проняли его, что он барахтался в сети собственных нервов как рыба в неводе.
— Сначала вы выслушайте до конца, а потом говорите сколько вам заблагорассудится. Скажу откровенно, я считал вас умнее. Вы отвергли мое джентльменское предложение. Жаль, очень жаль! Снизойди вы до моего тысячекратно проанализированного предложения, все проблемы разрешились бы легко, мирно и не оставляя следов. К прискорбию, вы оказались натуральным крохобором, досточтимый директор, именно натуральным крохобором. Не обижайтесь, загляните в собственную душу и наглядно убедитесь, что я прав. За мою неоценимую услугу вы не захотели расщедриться даже на соавторство. И чьего труда? Был бы хоть ваш собственный! Ничего не поделаешь. С сегодняшнего дня я начинаю действовать самостоятельно. Признаю, что схватка со столь сложным делом в одиночку очень нелегка, но иного пути мне не остается, и я добьюсь своего — не мытьем, так катаньем. А вам, уважаемый директор, даже обещать не могу, что вы со своей жадностью не останетесь у разбитого корыта!
— Вы можете прийти ко мне? — У Кахишвили срывался голос.
— Какой смысл?!
— Зайдите, поговорим, обсудим со всех сторон.
Недолгое молчание.
— Алло, вы меня слышите?
— Не волнуйтесь, прекрасно слышу. Я только думаю, стоит ли еще раз встречаться с вами? Вы не верите в мои возможности, видимо, потому что не смогли ощутить их и понять. Сомневаюсь, что теперь поймете.
— Пожалуйте ко мне, здесь переговорим. Выезжайте прямо сейчас.
— Вы будете откровенны?
— С этой минуты — только откровенность; вас уже ждет место лаборанта. Если сойдемся, сегодня же оформим вас.
— Ого! Значит, вы не так наивны, как мне показалось вначале.
— Вы приедете?
— Еду!
Кахишвили положил трубку и облегченно выдохнул. Затем включил селектор и предупредил секретаршу, что сегодня никого не примет. Ему необходимо составить записку на имя президента Академии, но как только появится Рамаз Коринтели, пропустить его без проволочек.
На этот раз Коринтели понравился ему больше. Каштановые волосы, нос с легкой горбинкой, густые брови и карие глаза придавали юноше спокойное и, к удивлению Кахишвили, даже простодушное выражение.
Директор стоя приветствовал вошедшего и предложил стул. Подождал, снова устроился в кресле и в упор посмотрел на молодого человека.
На какое-то время установилась тишина. Ни одному не хотелось начинать разговор первым.
Неожиданно в глазах Коринтели промелькнул гнев. Кахишвили вздрогнул. Он понял, что его ждет трудный и напряженный разговор. Только что привидевшиеся спокойствие и простодушие молодого человека оказались всего лишь отражением заветных желаний директора.
— Хорошо, что вы пришли, — Кахишвили первым нарушил неловкое молчание.