Стихотворения и поэмы в 2-х т. Т. I

Андреев Вадим Леонович

«Пустой и голый взор слепого рока!..»

Пустой и голый взор слепого рока! Ты подступаешь к горлу, тяжкий день. И вот уже — не принимая срока — Ложится, обнажаясь, тень. О тяжесть сумерек и увяданья! Нет, мы не в силах сердце уберечь. И спотыкается о гулкое дыханье Вдруг приневоленная речь. Он захлебнулся горечью и дрожью, Над нами тяжко сникший небосвод. Так лава пьет примкнувшее к подножью Растерянное лоно вод.

«О тяжкий пламени избыток!..»

О

тяжкий пламени избыток! Переливается шипя За грань души сухой напиток — Но в этом мире только спят. Поет расплавленное благо. Полуотверсты облака. Сожженная суровой влагой Пэоном схвачена строка. О соблазнительный глашатай Опустошительной мечты! О ветр, безумием богатый Осуществленной высоты! — Он жжет меня, текучий камень! Одолевающий зенит Расплесканный и тяжкий пламень! Но мир, сурком свернувшись, — спит.

«Свидетельница жизни скудной…»

Свидетельница жизни скудной И скудного небытия, Звезда над тьмою непробудной! Душа бесплодная моя! Увы, беспомощна денница! Невыносимой высоты Суровый мрак опять клубится И еле-еле дышишь ты. О лицемерное упорство, — Не вынесет, о никогда, Прекрасного единоборства Порабощенная звезда. Звезда над тьмою непробудной! Мир пошевелится слегка И приглушит твой пламень скудный Неотвратимая тоска.

«Так! Неопровержимый день рожденья!..»

Так! Неопровержимый день рожденья! Пять чувств, раскрытые цветком. Мне целый мир сегодня не знаком, Мне кажется, что он достоин удивленья. Но после многих, многих лет, когда Ты бледным и линялым оком Отметишь тень на облаке высоком И слово скучное и страшное услышишь — «никогда», Тогда-то восемь чувств совсем не много: Три новых — боль, тоска и смерть, И надо мною голубая твердь Раскроет щупальцы — все восемь — осьминога.

«Окно склоняется вот так…»

Б. Поплавскому

Окно склоняется вот так: Окно, окна. А за окном все тот же мрак И та же ночь видна. Крутясь, зеленоватый глаз Звезды плывет. Земля, тебя и в этот раз Никто не назовет. Все та же ночь, и в руки к нам Плывет покой. И тяжесть стелется к ногам, И снова надо мной Окно склоняется вот так: Окно, окна. О этот рок, о этот мрак Бессмысленного сна!

Бетховен («Мы жизни с ужасом внимаем…»)

Мы жизни с ужасом внимаем И, пустоту прикрыв рукой, Неощутимо отмираем, Чтим соблазнительный покой. Мы счастью хлопотливо рады. Душа до дна оглушена Предчувствием пустой отрады Опустошительного сна. Но вдруг отдергиваем руку — Тоской

разверстые персты. Туда, туда, в глухую муку Твоей блаженной глухоты. Наш смертный грех — глухой Бетховен. Не по плечу нам горький свет. Вотще! День пуст и многословен. Что значит ветер сотни лет? Святая глухота! И вровень Любви — на эту высоту Нисходит горестный Бетховен, Развертывая глухоту.

«Моя горбоносая ночь — это ты!..»

Моя горбоносая ночь — это ты! Профиль отца и бессонница. Мне памятна рухнувшая с высоты Образов дикая конница. Мне памятна ночь и в ночи — этот шаг Прерванной повестью схвачена, Растерянно входит слепая душа В смерч для нее предназначенный. Легчайшая знает — бороться не в мочь С ветром, безумьем и тучами. Твой профиль секирой врезается в ночь, Ночь отступает, измучась. Но ластится тьма, но не кончен рассказ. Ночь ни на чем не основана. И снова над серыми ямами глаз Горечь морщины безбровной. Мне памятен шаг за стеной. О мое Детство, и ночь, и бессонница. Вот снова ломает копье о копье Образов отчая конница.

«О грязца неземная трактира!..» [32]

О грязца неземная трактира! О бессмертная пыль у ворот! Для кого эта голая лира, Надрываясь, скрипит и поет? Вновь шарманки старушечье пенье, Вновь сухие ползут облака, Вновь заборов пустое смятенье И шлагбаумов желчь и тоска. Этот мир — вне покоя и срока, Этот мир неподкупной мечты, Этот мир — лишь бессонница Блока, Неотвязный позор пустоты.

32

«О грязца неземная трактира…» — Я.

«Гляди: отмирает и все ж накопляется бремя…»

Гляди: отмирает и все ж накопляется бремя Стихов и метафор — листвы у подножья ствола. И в тех, что легчайшею молью затронуло время, Зеленая жизнь незаметно уже отбыла. И медленный ритм, так похожий на ритм Мандельштама, Не мне одному указует на тонкую сеть Прожилок и жил и на образы те, что упрямо Живут, превратившись в прозрачную, милую медь. Но в двадцать четвертую осень мою это бремя Покойных стихов лишь слегка, лишь слегка тяготит. Не знаю, что будет со мною, когда между теми Листами увижу, что образ последний лежит.

«Время, прости! Облачко на закате…»

Время, прости! Облачко на закате. Смотрим жемчужной разлучнице вслед. Уже и уже от долгих объятий Солнца чуть розовый — там — полусвет. Там, — над отливом, над морем, над пеной, Там — и над крабьими спинами скал, — Над горизонтом, — прозрачной и тленной Тенью, — лишь ты — вне земли и песка. Мир и земля, даже этот осколок Камня, и я, мы запомним легко Небо вне времени, сосны и смолы, Море и талое — там — облачко.