Стирбьёрн Сильный
Шрифт:
— Король, — ответил Стирбьёрн, — ты обошелся со мной благородно. И я клянусь выполнить все, о чем ты меня просил.
Король сказал:
— Теперь я хочу, чтобы вы стали друзьями, ты и Торгнир. Я повелеваю вам скрепить дружбу рукопожатием, здесь, на этом самом месте.
Торгнир протянул руку, но Стирбьёрн помолчал, а затем отступил на шаг назад.
— Я подам ему руку, — сказал он, — но лишь тогда когда смогу сделать это по доброй воле. В другой раз.
— Ну что ж, — сказал Торгнир, — по крайней мере, я люблю открытость и честность.
— Юнец был сильно
Торгнир посмотрел на короля из тьмы своих глубоких глазниц.
— Да, повелитель, — сказал он, — но о делах судят по их концу.
3. Королева Сигрид Гордая
И вот Стирбьёрн, как и приказал король, отправился в чужие края. Лето прошло, и зима, и когда зима уж почти миновала, поехал король Эрик на юг в Арланд, погостить к Скогал-Тости, отцу той Сигрид, что была со Стирбьёрном на погребальном холме короля Олафа и имела там видения, о которых уже упоминалось. Тости был большим другом королю и устроил ему достойный прием; и когда провел у него король со всеми своими людьми три дня, стал Тости умолять его остаться еще на три дня, а затем просил о еще трех днях, так что общим числом девять дней пировали они в зале дома Тости.
Скогал-Тости был человек дородный и осанистый, и самый тороватый во всем, что касалось дома и хозяйства, а также любил он богато одеваться напоказ. Ему больше было по душе, чтобы богатство делало его славу самого значительного человека на все окрестности, которые мог он обозреть с выгона своего дома в Хокби — чем он бы управлял более обширным имением где-то далеко и был бы всего-навсего человеком короля, и был бы лишь орудием чужого величья, а не своего собственного. Был он великим воителем и много времени провел в военных походах. Жену его звали Гудрид. Она была женщина властная и происходила из рода ярлов Западного Готланда. Была она пригожа собой, но люди находили ее слишком уж заносчивой и алчной, и иной раз жестокой сердцем.
На девятый вечер их пиршества, когда люди наелись и пошли шутки да разные истории, и стали люди пить друг с другом, заговорил король и сказал он:
— Время еще раннее — однако же, Тости, я пить более не стану, разве что твоя дочь Сигрид поднесет мне чашу.
Сигрид сидела на особой скамье на возвышении, рядом с матерью, а другие женщины, что присутствовали на празднике, сидели отдельно от них по обе стороны. На ней было синее платье, отделанное по вороту и краям мехом норки, а у шеи шли золотые пластинки, и в каждую было вделано по четыре кусочка янтаря. Лоб охватывала шелковая лента и перевитой золотой шнурок, что удерживали ее пышные волосы, спускавшиеся двумя тяжелыми тугими косами с двух сторон на ее грудь, а концы их были прихвачены отделанным камнями поясом.
Тости позвал ее со своего кресла, которое стояло ниже королевского, и сказал:
— Чего ты медлишь, Сигрид? Или мы так разленились, что заставляем гостей ждать? Того более, что гость наш — сам король.
Она, поглядев своими темными глазами сначала на отца, а затем на короля, протянула руки к большому
Король Эрик взял одной рукой рог, а второй удержал деву и заставил сесть рядом с собой на кресло. Она сперва воспротивилась, но он настоял на своем. Она села очень смущенно и отвечала лишь «да» или «нет», и легкой улыбкой на все, что бы ни говорил ей король. И так продолжалось, пока огни не стали угасать, а веки людей отяжелели, и так закончился праздник.
— Вот и свершилось то, о чем ты так долго думала, — сказал Скогал-Тости жене, ложась в постель, — и я думаю, тебе следует быть довольной тем, как все пошло сегодняшним вечером.
— Пока все идет гладко, — отвечала она, — однако корабль еще не пристал к берегу.
— Не пристал к берегу? И пристал, и даже выволочен на берег, — молвил Тости. — Вот увидишь, когда король соберется уезжать, он станет говорить о том, чтобы выдать ее за Стирбьёрна.
— Что ж, пока и это неплохо, — отвечала она.
— Неплохо? Да чего же лучшего желать? — Тости, сидя и снимая обувь, удивленно взглянул в лицо жены, которая загадочно улыбалась. — И твоими же расчетами они стали хорошими друзьями.
— Она ответила отказом уже дюжине, и не один из них оказывал нам честь и был бы ей хорошей парой. Помнишь ли ты молодого Харальда Гренландца, который был с тобой в походах? Нынче он король.
— Что правда, то правда, — отвечал Тости, — девчонка удалась упрямой, это верно. Ее высокомерие и заносчивость их всех раздражают и заставляют отступать. Однако сейчас игра идет большая.
— И это тоже верно, — сказала Гудрид. — Помни, однако, как своевольна твоя дочь.
— Она истинная дочь своей матери, госпожа моя. Вертка, словно угорь.
Гудрид рассмеялась.
— Но у нее есть голова на плечах, — продолжал Тости, — она раньше кошки успеет облизать миску. Она не откажет Стирбьёрну.
— Я скажу, — отвечала Гудрид, — лишь одно: не будь в этом так уж уверен.
— Не возьму я в толк, — сказал Тости, вставая, — всех твоих беспокойств и вопросов. Говорила ли ты с ней о том?
— Нет, — отвечала Гудрид, — но я наблюдала за ней. Она, верно, почуяла, к чему все велось этим вечером. И мне не понравилось то, как она на это смотрела.
— Но не отказывать же! Выше неба не взлетишь.
Гудрид покачала головой.
— Это все ты давал ей слишком много воли, баловал ее. Ей до меня дела нет, а теперь и до тебя также.
— Ну, что ж, — отвечал Тости, — воли я с нее не снимаю, кого бы она не выбрала. Однако же я не верю, что она откажет.
Гудрид ничего не сказала, но посмотрела на него бужто на забаву. Он же, не понимая, что она хочет и отчего так смотрит на него, схватил ее за плечи:
— Это у нее от тебя, — сказал он, — она дурно обходится со всеми мужчинами, исключая того, кого сама выберет.