Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.
Шрифт:
Эти события обеспокоили джентльменов Виргинии, поскольку они сделали из них пугающий, но вполне разумный вывод. Многие из крупнейших плантаторов провинции, люди, которые рекламировали свой статус роскошными домами, одеждой, каретами, землями и рабами, на самом деле были банкротами. Некогда единая социальная элита, обремененная долгами, впала в публичные ссоры и разделилась на фракции. Честь, самое ценное достояние джентльмена, казалось, внезапно стала еще более дефицитной, чем деньги. Было неясно, что низшие слои общества в Виргинии будут настолько почтительны, чтобы на неопределенный срок смириться с лидерством таких плантаторов, как эти. Но что могло бы восстановить платежеспособность дворянства и его авторитет? Если такие амбициозные люди, как Ричард Генри Ли и Патрик Генри, требовали ответа на публичном форуме, то большинству плантаторов оставалось лишь с опаской смотреть на открывающиеся возможности, затягивать пояса и мечтать о спасении.
Тем временем экономическая жизнь колонии стагнировала, а политика и культура, казалось, дрейфовали к какой-то неопределенной катастрофе. В конце 1766 года один из авторов «Виргинской газеты» уловил характер
ГЛАВА 74
Будущее Империи
1766–1767 гг.
В Массачусетсе — сейсмический сдвиг в расстановке политических сил; в Нью-Йорке — противостояние между губернатором и ассамблеей; в Виргинии — раскол элиты. Все эти события последовали за Гербовым актом, и противоречия вокруг него усилили их все, однако Гербовый акт не стал причиной ни одного из них. Триумф партии кантри в колонии Бэй стал кульминацией кампании против придворной партии Томаса Хатчинсона, которая велась еще до окончания войны, и в ней прослеживались фракционные схемы, которые можно было проследить еще со времен губернатора Ширли. Реакция Нью-Йорка на Акт о размещении войск возникла в результате столкновений с армией, которые начались еще в 1756 году, когда лорд Лаудун захватил кварталы в Олбани и пригрозил разместить батальоны в Нью-Йорке, как в завоеванном городе. Скандал с Робинсоном в Виргинии возник в результате взаимодействия долгов плантаторов, депрессии и ограничения на выпуск бумажных денег, наложенного Законом о валюте. В каждом случае местная конкуренция, напряженность и беспокойство определяли конфликты, которые обострил и усилил Гербовый закон. Хотя фракционность, междоусобицы и тупики уже давно были обычными чертами колониальной политической сцены, в ожесточенности споров после принятия Гербового закона было что-то новое: что-то новое в той кажущейся легкости, с которой участники теряли представление о вопросах, которые на самом деле стояли на кону. Отмена Гербового акта не только не вернула империи процветание, мир и гармонию, но, казалось, каким-то извращенным образом выпустила дьяволов на колониальную политическую арену, а может быть, и в сознание колонистов.
Даже те районы, которых не коснулись волнения, вызванные Гербовым актом, в 1765-66 годах выглядели более неспокойными, чем прежде. В Западной Флориде причудливые споры о рангах и старшинстве возникли между губернатором Джорджем Джонстоном, полуоплачиваемым морским капитаном со знаменитым дурным нравом, и офицерами армии колонии. В отсутствие четкой и последовательной политики, определяющей, кто имеет право командовать войсками в провинции, Джонстон утверждал свою власть над 21-м и 31-м полками. Когда командир 31-го полка в Пенсаколе отказался подчиниться приказу Джонстона, Джонстон приказал 21-му полку выступить из Мобила, чтобы осадить 31-й! В конце концов губернатор арестовал командира полка и обвинил его в государственной измене. Гейдж решил разрешить эту проблему, назначив полковника из гарнизона Сент-Огастина в Восточной Флориде исполняющим обязанности бригадного генерала и регионального командира и отправив его командовать в Пенсаколу. Однако когда этот несчастный бригадир прибыл на место, Джонстон отказался признать его полномочия и вызвал его на дуэль. Если бы все это не происходило в то время, когда провинция находилась на грани войны с племенем криков, поведение губернатора могло бы показаться просто смешным, но в сложившихся обстоятельствах было не до смеха. Джонстон попытался созвать всенародно избранное собрание, чтобы поддержать свое желание объявить войну крикам. Это могло бы привлечь к нему сторонников, так как многие жители Западной Флориды жаждали земель криков, но было уже поздно. Гейдж потребовал отзыва Джонстона, и 19 февраля 1767 года секретарь Юга вызвал его домой, с позором, из провинции, граничащей с анархией[935].
Примерно в то же время в Канаде происходило нечто до странности похожее. Став королевским губернатором в августе 1764 года, Джеймс Мюррей — младший бригадир Вольфа на Авраамовых равнинах — сумел отторгнуть от себя не только англоязычных купцов (в основном жителей Новой Англии), которые поселились там после войны, но и большинство старших офицеров армии своей колонии. В петициях в Торговый совет и обращениях к своим корреспондентам в Лондоне купцы громко требовали наказать его за бесцеремонность и пристрастное отношение к канадцам. Мюррей отказался созвать ассамблею, указывали они, и управлял страной как тиран, поедающий лягушек, вводя налоги по указу и обеспечивая соблюдение таможенных правил без соблюдения правовых норм. Он аннулировал положения Прокламации 1763 года, устанавливавшей в Квебеке английское право, разрешив нижестоящим судам продолжать использовать французские своды законов и разрешив католикам работать в составе присяжных — даже в тех, которые рассматривали иски, стороной в которых были англичане. Тем временем Мюррей рассорился с командирами главных канадских полков из-за вопросов, связанных с размещением и дисциплиной в войсках, но больше всего из-за того, что он, хотя теперь и был офицером с половинным жалованием, настаивал на том, чтобы отдавать им приказы. Они сопротивлялись; вспыхивали публичные споры,
Таким образом, в двух новых колониях из четырех, образовавшихся в результате североамериканских завоеваний, государственное управление остановилось в то же время, что и в старых провинциях, по причинам, не имевшим никакого отношения к Гербовому акту. Случаи Западной Флориды и Канады были внешне схожи — ревнивые губернаторы вмешивались в военное управление, но на самом деле корни конфликтов уходили глубоко в организацию послевоенной империи. Проблема была отчасти институциональной, поскольку гражданские и военные полномочия пересекались настолько бессистемно, что конфликт был практически неизбежен везде, где в пределах колониальных владений размещались военные подразделения. Однако даже за пределами колоний, в районах, где их авторитет был неоспорим, в 1765-67 годах военные офицеры не справлялись с ролью колониальных администраторов. События в Трансаппалачии показали, что в основе проблемы лежала сама армия. Какими бы эффективными ни были «красные мундиры» в качестве завоевателей, они совершенно не умели управлять завоеваниями. Ничто не могло показать это яснее, чем их неспособность остановить или даже уменьшить миграцию за пределы Аллегейнского хребта.
По мере того как индейская война отступала в страну Иллинойс, за линией прокламации стали появляться незаконные поселения. Охотники и фермеры строили хижины в пределах видимости фортов, несмотря на протесты индейцев и официальные запреты командиров постов. К июню 1766 года в долине реки Мононгахела и ее притоков проживало более пятисот семей, в основном из Виргинии. В сентябре Гейдж приказал коменданту форта Питт предупредить их и пригрозить им силой, если они проигнорируют его приказ. Ничего не произошло. Следующей весной сквоттеров стало еще больше, чем прежде, и Гейдж пытался оправдаться перед государственным секретарем. Поселения находились на землях, на которые претендовала Виргиния, писал он, а виргинцы в последнее время были недовольны «применением военной силы без их полномочий». Только в мае 1767 года, объяснил он, он счел себя вправе приказать коменданту форта Питт выжечь нелегалов вдоль ручья Ред-Стоун и реки Чит. Однако даже эти усилия оказались тщетными. В течение шести месяцев скваттеры вернулись, причем «в двойном количестве… чем когда-либо прежде»[937].
Гейдж понимал, что сжечь несколько доступных поселений — лишь символический жест, хотя и надеялся, что это отпугнет других самовольных обитателей региона. Как он прекрасно понимал, три регулярные роты в форте Питт никогда не смогут обнаружить всех скваттеров в верхней части долины Огайо, не говоря уже о том, чтобы прогнать их из лесов площадью в тысячи квадратных миль. Но он также понимал, что если они не эвакуируются из региона, то, скорее всего, начнется новая война, и очень скоро. Ведь люди из глубинки не только вторгались на земли индейцев, браконьерски добывали дичь и неразборчиво продавали им спиртное, но и убивали индейцев в ужасающих количествах с конца 1765 года[938].
Десятилетие войн привело к тому, что белым жителям приграничья пришлось свести бесчисленные счеты с жизнью, а ярость подточила их готовность делать различия между потенциальными жертвами. Только за первую половину 1766 года британские подданные в старом pays d'en haut убили более двадцати индейцев, в основном в стране Огайо и особенно в окрестностях Питтсбурга. Джордж Кроган, пытаясь сохранить связь между фортом Питт и Страной Иллинойс, временно разрядил напряженность церемониями соболезнования и подарками: блестящий, хотя и дорогостоящий дипломатический подвиг, который, по словам Крогана, «стоил ему больше хлопот, чем он когда-либо имел в своей жизни». Но темпы кровопролития не ослабевали, и вскоре напряженность возросла как никогда. К середине мая 1767 года, как сообщил Гейджу командир форта Питт, поселенцы в этом районе были «не в ладах с законом»; делавары и шауни угрожали отомстить скваттерам и, казалось, могли развязать всеобщую войну. Гейдж мог только надеяться, что сожжение поселений Ред-Стоун и Чит-Ривер убедит индейцев в том, что империя на их стороне, ведь он не питал иллюзий, что скудный гарнизон Форт-Питта сможет сохранить мир. Он в частном порядке посоветовал командующему офицеру, чтобы его люди не высовывались: пока индейцы мстят только «тем, кто их обидел», войска Его Величества не должны вмешиваться в ссоры между скваттерами и туземцами[939].
То, что новая индейская война не разразилась в Стране Огайо в 1767 году, было связано не столько с действиями Гейджа или гарнизона форта Питт, сколько с тремя другими факторами: Готовность Джорджа Крогана свободно тратить королевские деньги, практикуя свою виртуозную дипломатию, беспрецедентное количество алкоголя, хлынувшее в Трансаппалачию, и трудности, с которыми столкнулись шауни при организации оборонительной коалиции с народами нижней долины. В июне Кроган встретился с вождями Огайо в Питтсбурге, заверив их в британской доброй воле и попросив контролировать своих молодых людей, пока он и сэр Уильям Джонсон не наведут порядок; затем, осенью, он отправился вдоль реки Огайо, вверх по Маскингуму через города делаваров, к озеру Эри и Детройту, соболезнуя индейцам по поводу их потерь, покрывая мертвых подарками и обещая наказания для белых убийц. Церемониальные переговоры Крогана отнимали огромное количество времени и денег, но они помогли сохранить мир. Шоуни обнаружили, что им пришлось отложить с осени на весну и, наконец, до 1769 года конгресс, который должен был создать союз между ними, делаварами и другими западными народами, включая их традиционных врагов с земель к югу от реки Огайо[940].