Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.

Андерсон Фредерик Ирвинг

Атака Брэдстрита на форт Фронтенак, 26–27 августа 1758 года. Гравюра Рокка из книги «Набор планов и фортов» наглядно демонстрирует качество атаки Брэдстрита, который импровизировал осадный окоп из старого французского укрепления (слева). Любезно предоставлено библиотекой Уильяма Л. Клементса Мичиганского университета.

Для англо-американцев вид добытой ими добычи был «неописуем». «Запасы форта были чрезвычайно велики», — заметил один лейтенант из Массачусетса: «Военные запасы всех видов для войск, а также шестьдесят пушек, которые были уничтожены[.] Главной [добычей], которую мы взяли, были тюки сукна[,] лаистовые [кружевные] и простые плащи и рубашки всех размеров[,] большое количество дорогих шкур и меха всех видов[,] и несколько других вещей». Когда 31 августа Брэдстрит делал свой отчет из Освего, он оценил стоимость захваченных товаров в 35 000 фунтов

стерлингов, или 800 000 ливров. Девять шлюпов, стоявших на якорной стоянке в Катараки, составляли все французское судоходство и военно-морские силы на озере Онтарио. Поскольку форт Фронтенак служил базой, с которой снабжались все западные торговые посты Канады, потеря товаров и судов катастрофически отразилась бы на торговле индейцев, как, так и на способности индейцев Страны Огайо защитить себя. «Гарнизон не стеснялся говорить, — сообщал Брэдстрит, — что их войска на юге и западные гарнизоны будут сильно страдать, если не полностью голодать, из-за отсутствия провизии и судов, которые мы уничтожили, поскольку у них не осталось ни одного, чтобы доставить их домой с Ниагары»^[358].

Из разговоров Брэдстрита с Нойаном и огромного количества хлеба, выпекаемого в форте, стало ясно, что на пути из Монреаля может находиться до четырех тысяч подкреплений. Поэтому полковник, не теряя времени, приступил к работе: погрузил на борт двух шлюпов наиболее ценные торговые товары и изделия из шкур, а остальные потопил; вывел из строя пушки, уничтожил оружие и амуницию, растащил провизию; сжег здания и заложил заряды, чтобы обрушить стены форта. На фоне этого карнавала разрушений Брэдстрит остановился лишь на время, чтобы изменить условия капитуляции в пользу крошечного гарнизона и его иждивенцев, которым он позволил вернуться прямо в Монреаль, где Нойан пообещал организовать освобождение равного количества англо-американских пленных. Этот якобы великодушный жест на самом деле был благоразумным шагом со стороны Брэдстрита, поскольку он не знал, когда может прибыть подкрепление, и боялся, что его отступление замедлят женщины, дети и раненые пленные.

К полудню 28 августа, когда разрушать уже было нечего, Брэдстрит приказал своим войскам сесть в лодки. К тридцать первому числу они вернулись в Освего, где остановились лишь на время, чтобы переложить добычу с кораблей на бато и уничтожить суда. Восьмого сентября, вернувшись на Большую Перевозную, победители наконец поделили добычу поровну между собой. Только Брэдстрит — очевидно, довольный славой, которую принесла ему столь важная победа без потерь — не получил никакой доли. У неуемного жителя Новой Шотландии, во всяком случае, на уме были более важные вещи, чем шкуры оленей и бобров^[359].

Не успел Брэдстрит добраться до Олбани, как стал добиваться от Аберкромби разрешения вернуться к озеру Онтарио с новыми, более крупными силами, с которыми он мог бы взять форт Ниагара и, возможно, захватить и другие западные посты. Состояние форта Фронтенак позволяло предположить, что гарнизоны на озерах были оголены и легко падут перед энергичными атаками. С уничтоженным озерным флотом даже малейшее давление на западе вынудило бы французов «оставить свои поселения, форты и владения на озере Эри, берегах озера Гурон и озера Верхнего; их торговля и интерес к индейцам, населяющим эти страны, должны прийти в упадок, и если правильно использовать эти преимущества, они могут быть полностью лишены них». Он представлял себе не что иное, как завоевание империи, простирающейся на восемьсот миль вглубь Северной Америки, от Тысячи островов до Громового залива: план, который Аберкромби считал грандиозным. Озадаченный успехом Брэдстрита, он снова отправил полковника на озеро Джордж, где тот мог проследить за выполнением условий обмена пленными, которые он выработал с сеньором де Нойаном^[360].

Брэдстрит, недоверчивый, что Аберкромби мог упустить такую прекрасную возможность, подчинился приказу, но при этом яростно писал своим английским покровителям, призывая отозвать главнокомандующего, и написал анонимный памфлет, чтобы прославить свою собственную роль во взятии форта Фронтенак. Беспристрастный отчет об экспедиции подполковника Брэдстрита к форту Фронтенак, к которому добавлено несколько размышлений о поведении этого предприятия…, написанный волонтером экспедиции, был, однако, не только упражнением в самовосхвалении, поскольку главным аргументом, который он приводил своей целевой (британской) аудитории, было то, что настало время отвоевать у французов «владения на озерах». «Если бы хоть одна мера была принята [Аберкромби], - писал Брэдстрит, — наши преимущества могли бы быть умножены почти до невообразимых пределов»; смена командования явно была необходима. Брэдстрит не был единственным офицером, который жаловался на робость Аберкромби в продолжении рейда на Катараки. Капитан Чарльз Ли восстанавливался после ранения, полученного во время атаки на форт Карильон, но все еще был способен прийти в ярость от «промахов этого проклятого звероподобного полтрупа (который, к несчастью и позору нации, стоит во главе нашей армии, как орудие божественной мести, чтобы принести национальные потери и национальное бесчестие)». Позаботившись о том, чтобы поручить своей сестре передать письмо и приложения к нему парламентскому агенту 44-го полка, Ли описал победу Брэдстрита и ее возможные последствия. «Если бы наш главный олух действовал с духом и благоразумием старой женщины, — писал он, — вся их страна неизбежно должна была бы в этом году сократиться»^[361].

Письма, подобные письму Ли, надежно передававшиеся по линиям родства, клиентуры и влияния, которые связывали писателей на колониальной периферии с адресатами, имевшими доступ к министрам, стоявшим у истоков британской политики, уничтожали шансы незадачливого генерала сохранить командование. И все же, каким бы вялым он ни был, судить о нем только

по осуждениям его критиков означало бы упустить его реальное значение в формировании кампаний 1758 года. Ведь 13 июля Аберкромби все же принял решение разрешить Брэдстриту отправиться с миссией в Катараки, несмотря на то, что ничто в инструкциях Питта не позволяло ему сделать это. А через десять дней после этого он принял второе несанкционированное решение, которое окажется не менее значимым для разрушения позиций Франции в долине Огайо.

ГЛАВА 28

Индейская дипломатия и падение форта Дюкейн

осень 1758 г.

ТО, ЧТО СДЕЛАЛ Джеймс Аберкромби 23 июля, потребовало от него мужества, которое было не менее реальным, поскольку выражалось в форме административного мандата. В этот день он разрешил бригадному генералу Форбсу вести прямые переговоры с индейцами Огайо, даже если такие переговоры нарушали протоколы индейской дипломатии. Форбс и губернатор Пенсильвании Уильям Денни с весны делали предложения западным индейцам через Тидиускунг, и эти усилия привели их в противоречие с индейским суперинтендантом короны, сэром Уильямом Джонсоном; связи Джонсона с ирокезами делали его крайне нежелательным для прямого обращения к индейцам Огайо. Дав Форбсу разрешение действовать независимо от Джонсона, Аберкромби открыл дипломатический канал, который в противном случае остался бы заблокированным. Однако для этого ему пришлось подставить под удар человека, имевшего внушительный доступ к центрам власти в Британии. Таким образом, решение Аберкромби дало Форбсу возможность нейтрализовать индейцев Огайо, но только ценой добавления имени сэра Уильяма Джонсона в удлиняющийся список его врагов.

Возможно, ни один британский командующий в Северной Америке не нуждался в индейских союзниках так сильно, как Джон Форбс; возможно, ни один офицер не пытался получить их так сильно; и уж точно никому не удавалось получить и удержать их. Форбс, которому было поручено добиться успеха там, где потерпел неудачу Брэддок, прекрасно понимал, что отсутствие индейских союзников обрекает экспедицию 1755 года на провал. Сэр Уильям Джонсон, похоже, не хотел или не мог предоставить своей армии ирокезских воинов, поэтому Форбс повернул на юг в надежде набрать вспомогательные войска чероки. Но чероки прибыли так рано и в таком большом количестве — к середине мая их было уже семьсот человек, — что Форбсу было трудно вооружить, снарядить, накормить и найти для них работу. Более того, у него не было собственного опыта в управлении индейскими делами, и ни Джонсон, ни Эдмунд Эткин, суперинтендант Юга, не прислали ему никого в помощь. Уже через месяц Форбс жаловался, что «чероки, несомненно, очень большая чума» и что, хотя он сделал все, что мог, «чтобы угодить им… ничто их не удержит». Индейцы понимали его не лучше, чем он их. Нетерпеливый от медленного продвижения Форбса и оскорбленный тем, что, по его мнению, Форбс пытался превратить его воинов из союзников в подчиненных, вождь чероки Аттакуллакулла, или Маленький Плотник, попытался выйти из состава экспедиции, но оказался под арестом как дезертир. Форбс в конце концов понял свою ошибку и отпустил вождя, но чероки окончательно обиделись. До конца лета практически все они вернулись домой, прихватив с собой дорогое оружие и подарки, которыми Форбс пытался уговорить их остаться^[362].

Если Форбс был не более чувствителен к культуре, чем другие британские командиры, он был практически уникален среди них тем, что понимал стратегическую важность индейцев и — несмотря на свои промахи и разочарования — никогда не прекращал искать с ними общий язык. Так, даже когда у него возникли проблемы в отношениях с чероки, он также убеждал губернатора Денни выполнить обещания, данные Пенсильванией Тидиускунгу по Истонскому договору 1757 года. Дома для делаваров должны быть построены в долине Вайоминга, писал Форбс, отчасти потому, что «он [Тидиускунг] имеет общественную веру в создание такого поселения», а отчасти потому, что Форбс хотел использовать восточных делаваров Тидиускунга для охраны «задних поселений этим летом». Но больше всего Форбсу нужно было поддерживать связь с Тидиускунгом, потому что вождь восточных делаваров контролировал единственный канал, по которому он мог отправлять сообщения западным делаварам и, следовательно, другим индейцам Огайо. Уже в начале мая он пытался заключить «договор… между шаванами, делаварами и жителями этой провинции [Пенсильвания]», чтобы лишить французов союзников до прибытия его армии в форт Дюкейн. Заключение этого договора стало задачей, к которой Форбс приложил не меньше усилий, чем к строительству самой дороги. В итоге это оказалось почти столь же непосильной задачей^[363].

В июне, пока полевой командир Форбса, полковник Генри Буке, вел экспедиционные силы на запад от Карлайла, чтобы начать строительство дороги и фортов, Форбс сам стремился всеми возможными способами использовать Тидиускунга в качестве посредника в общении с индейцами Огайо. Для налаживания этих контактов он опирался на союзников самого нетрадиционного толка, ведь он установил тесные рабочие отношения с другом и покровителем Тидиускунга, торговцем-пацифистом Израэлем Пембертоном, основателем и лидером Дружественной ассоциации по восстановлению и сохранению мира с индейцами тихоокеанскими мерами. Именно Пембертон сообщил ему, что после Истонской конференции 1700 1757 года Тедюскунг отправил западным индейцам пояса с вампумом и гонцов, но ирокезы сделали все, чтобы помешать этим контактам и предотвратить прямые переговоры, которые могли бы привести к миру. Пембертон также объяснил, что племенам Огайо срочно необходимо получить информацию непосредственно от властей Пенсильвании, прежде чем они согласятся на какие-либо изменения в своем подданстве. Однако, как и всегда в Пенсильвании, сама необходимость правительственных действий создавала серьезные препятствия для их получения^[364].