Суровое испытание. Семилетняя война и судьба империи в Британской Северной Америке, 1754-1766 гг.

Андерсон Фредерик Ирвинг

Известие о поражении Гранта тем более угнетало Форбса, что оно подтверждало сообщение Поста о том, что французы и индейцы в форте Дюкейн все еще достаточно сильны для защиты фортов; но больше всего его удручало то, что Буке и Грант попали в затруднительное положение, игнорируя его приказы. Плохо было иметь в подчинении провинциалов, которым не хватало дисциплины и преданности общему делу, но обладателей королевского поручения не нужно было учить их долгу. В язвительном упреке Буке Форбс писал, что он

был спокоен и преисполнен удачи в том, что голова армии выдвинулась, как бы, к бороде врага и заняла хороший пост, хорошо охраняемый и предостерегаемый от неожиданности. Наша дорога почти завершена, провиант на колесах, и все это без каких-либо потерь с нашей стороны, а наша маленькая армия готова присоединиться и действовать собранным корпусом, когда бы нам ни вздумалось напасть на врага или когда бы нам ни представилась благоприятная возможность.

Таким образом, взлом — не

говоря уже о разочаровании — наших до сих пор столь справедливых и лестных надежд на успех затрагивает [меня] самым чувствительным образом. Как далеко мы зайдем в своих плохих последствиях, я сейчас не могу сказать.

Форт Бедфорд, Пенсильвания. Этот небольшой пятиугольный форт, ставший местом встречи Кристиана Фридриха Поста и Джона Форбса, был базой снабжения Форбса при строительстве дороги к форту Дюкейн. Форт Лигонье, аналогичный по размерам пост на ручье Лоялханна примерно в сорока пяти милях к западу от Бедфорда, был отправной точкой для нападения на форт Дюкейн. Между ними и по всей длине дороги Форбс Роуд располагались более мелкие форты с блокгаузами, которые находились на расстоянии примерно одного дня марша. Из книги Рокка «Набор планов и фортов». Любезно предоставлено библиотекой Уильяма Л. Клементса в Мичиганском университете.

Больше всего его беспокоило то, что результатом этой неудачи станет «отчуждение и изменение расположения индейцев [Огайо] в этот критический момент, которые (хотя и непостоянны и колеблются), но, кажется, были настроены принять наш союз и защиту»^[373].

К этому сокрушительному грузу тревог «необычные и неожиданные дожди» в октябре добавили последнюю каплю. «Я разорен и уничтожен дождем», — жаловался Форбс в день, когда армия «не могла продвинуться ни на один ярд». «Молите Бога, чтобы он послал нам несколько благоприятных дней». В этих мрачных обстоятельствах, когда сезон кампаний и призыва провинциалов (подавляющее большинство его армии) быстро подходил к концу, Форбс возлагал свои надежды на мирную конференцию, открывшуюся в Истоне 11 октября. Хотя он больше не рассчитывал на прямую помощь в виде индейских вспомогательных войск, если удастся нейтрализовать племена Огайо, он сможет завершить свою миссию — несмотря на все остальные препятствия. Поэтому 16 октября, хотя Форбс «изрядно устал», он все же сел за письменный стол, чтобы написать длинное письмо секретарю провинции Пенсильвания на Истонском конгрессе, призывая его и его коллег-делегатов в собственных интересах сделать все возможное для его успешного проведения^[374].

«Сейчас я льщу себя тем, — писал он, — что благодаря совместным с вами усилиям, отбросив глупые мелочи, будут приняты какие-то меры в отношении этих исконных обитателей [индейцев], чтобы укрепить себя и уменьшить наше вражеское влияние на них [на Огайо]… Как я вижу, уступая иногда немного в начале, вы получите много в конце». Хотя двенадцатого числа противник предпринял сильную вылазку против «нашего передового поста у Лойал-Хэннона», сообщал Форбс, люди Буке отразили ее, нанеся «значительные» потери и не понеся сопоставимых собственных потерь. Отбитие рейдеров фактически подняло боевой дух, сделав «всех фургонщиков, погонщиков и прочих… на дороге такими же храбрыми, как в Лионе». Поэтому, писал он, поскольку «у меня все готово в Лойал-Хэнноне, [и] мне нужно лишь несколько сухих дней, чтобы добраться до берегов Огайо», он отправил Кристиана Фридриха Поста в Истон, чтобы в момент заключения мира Пост мог вернуться в долину «с надлежащим сообщением (как распорядится губернатор) индейцам Огайо, чтобы они сразу ушли». Никто лучше Форбса не знал, что теперь все зависит от успеха мирной конференции: «Молитесь от всего сердца», — заключил он, — «о хорошей погоде и отправке дел»^[375].

Почта привезла письмо Форбса в Истон 20 октября, в день, когда конгресс достиг своего апогея. С самого начала съезд был большим и запутанным, чреватым напряжением и конфликтами^[376]. Хотя эта конференция была созвана под совместной эгидой губернаторов Пенсильвании и Нью-Джерси, состав присутствующих сторон и представляемые ими интересы во многом совпадали с теми, что были на Истонском договоре в предыдущем году. Как и в 1757 году, разделенные интересы Пенсильвании представляли ее губернатор, делегация антипроприетарных комиссаров от ассамблеи, различные должностные лица, связанные с проприетарными интересами, и ветеран индейской дипломатии Конрад Вайзер, принадлежавший к проприетарной партии. Как и в 1757 году, Джордж Кроган присутствовал в качестве заместителя сэра Уильяма Джонсона; как и прежде, за Кроганом следил квакерский антагонист Джонсона (и владельца) Израэль Пембертон. Как и в 1757 году, на собрании присутствовали индейцы нескольких наций: несколько человек выступали, несколько — советовались с ораторами,

а многие — поддерживали представителей своих наций хорами согласия или ропотом неодобрения. Но, несмотря на эти сходства, конференция 1758 года также значительно отличалась от своей предшественницы.

Во-первых, индейцев присутствовало больше, из гораздо большего числа племен, и их большая численность и разнообразие сделали внутреннюю динамику этого собрания более сложной, чем у его предшественников. В 1757 году на переговорах присутствовал только один главный индеец, Тедюскунг, который привел с собой значительную группу делаваров; значительное число сенеков также присутствовало, но они прибыли в качестве наблюдателей от Ирокезской конфедерации, а не как независимые участники переговоров. Для сравнения, на великом конгрессе 1758 года присутствовало более пятисот индейцев из тринадцати народов. Делегация западных делаваров была самой важной, но и одной из самых малочисленных: в нее входили только Писквомен и его советники. Восточные делавары значительно превосходили их по численности, так как Тедюскунг привел с собой около шестидесяти сторонников; но даже эта группа была меньше индейцев из Ирокезской лиги. Каждая из Шести наций прислала официальных представителей, а Совет Онондага призвал многие малые народы, жившие под его защитой, — нантикоков, тутело, чугнатов, минисинк, махикан и ваппингов — прислать наблюдателей. Большое количество ирокезов впервые дало понять, что этот съезд будет отличаться от предыдущих, поскольку Великий совет решил, что пришло время подтвердить свои права на главенство над подчиненными народами. Поэтому Онондага послал не менее трех могущественных вождей — великого оратора онейда Томаса Кинга, сенека Тагашату и вождя могавков Нихаса (тестя Крогана) — с явным намерением заставить Тидюскунга замолчать и подавить тенденцию, которую он представлял, к независимым действиям.

Тедюскунг видел это с самого начала и понимал, что успехи, которых он добился на конференции 1757 года, — обещание провести расследование обоснованности Walking Purchase и обещание создать постоянную резервацию делаваров в долине Вайоминга — могут быть потеряны, если ирокезы успешно подтвердят свои притязания на власть над ним и его народом. Но он также понимал, что, уже заключив мир между своей восточной группой и англичанами и помог усадить за стол переговоров западных делаваров, он стал ненужным. Не имея ничего, что можно было бы предложить в качестве посредника, он потерял право выдвигать требования. Беспомощность Тидиускунга помогает объяснить его поведение в Истоне, ведь перед началом заседаний и часто после них он был громко, воинственно, разрушительно пьян. Какими бы ни были эмоциональные причины, побудившие его выпить, он ничего не выиграл от этого и выставил себя в таком неприглядном свете, что представителям ирокезов даже не пришлось доказывать, что он не имеет права говорить от имени своего народа. И снова, благодаря искусной дипломатии, если не реальному контролю, ирокезы подтвердили свои претензии на гегемонию над восточными делаварами.

Это стало возможным потому, что и Денни, и его соавтор, губернатор Нью-Джерси Фрэнсис Бернард, стали рассматривать Тедюскунга скорее как пассив, чем как актив. Если обещания, данные ранее по поводу «Ходячей покупки», можно было навсегда отменить, а долину Вайоминга оставить под контролем сговорчивых ирокезов, а не передавать ее в руки восставших делаваров Тидиускунга, то, по их мнению, тем лучше. Такое решение устраивало людей владельца, которые не желали ни аннулирования «Ходячей покупки», ни того, чтобы два с половиной миллиона акров превосходной земли ушли из-под контроля их хозяина. Как только стало ясно, что ирокезские делегаты на конференции будут выступать, так сказать, в хоре согласия, и что этот хор гармонизируют Джордж Кроган и его тесть, Нихас — Тедьюскунг оказался, в практических целях, изолирован. Поскольку благосостояние этого человека и его народа не вызывало у комиссаров, представлявших собрание, единственной поддержкой для него оставался Израэль Пембертон. Но Пембертон присутствовал лишь в качестве неофициального наблюдателя, и, что самое печальное для Тидиускунга, он не собирался упускать шанс восстановить мир, защищая претензии пьяного и часто грубого вождя. Так между ромом, лишившим его рассудка, и динамикой власти и мира, лишившей его влияния, Тидиускунг оказался заброшенным в Истон; до окончания конференции он протрезвел и сделал все возможное, чтобы приспособиться к своему положению и положению своего народа.

Именно 20 октября Тидиускунг официально подчинился ирокезам, трогательно попросив у них родину в долине Вайоминга. «Дяди, — сказал он, обращаясь к вождям ирокезов,

Вы помните, что вы поселили нас [делаваров] в Вайоминке и Шамокине, местах, где раньше жили индейцы. Теперь я слышу, что вы продали эти земли нашим братьям-англичанам; пусть теперь этот вопрос прояснится в присутствии наших братьев-англичан.

Я сижу здесь, как птица на ветке; я смотрю вокруг и не знаю, куда идти; так позвольте мне спуститься на землю и сделать ее своей добрым делом, и тогда у меня будет дом навеки; ибо если вы, мои дяди или я умрем, наши братья англичане скажут, что купили ее у вас, и таким образом лишат моего потомства ее^[377].