Тень Люциферова крыла (Посланник)
Шрифт:
Никита молча подтолкнул его ко входу.
Они сидели за огромным деревянным столом и глядели, как старуха Ягойой колдовала у гигантской русской печи, доставая оттуда разнокалиберную снедь. Домовой с заросшим лицом, которого старуха называла Жива, относясь к нему безлично, как к предмету обихода, постанывая, носил блюда и расставлял по столу.
Перед тем, как сесть трапезничать, гости умылись над лоханью, сливая на руки друг другу из красивого ковша с ручкой в форме Медвежьей лапы, и вытерлись полотенцем, которое хозяйка назвала "убрус".
– Переоделись бы в домашнее, а то за версту чужаками несет. "Домашнего" ничего, однако, не дала, хотя в углу громадной горницы-комнаты, сочетавшей приметы прихожей и гостиной, несмотря на имевшиеся в избе сени, стоял такой же великанский разверстый сундук с одеждой.
Горница казалась такой огромной, что в ней можно было играть в хоккей. Кроме сундука, стола и печи, занимавшей треть пространства, в ней стояла кровать-лежанка величиной в две земных двухспальных, с горой подушек, еще один сундук поменьше, окованный железными полосами, деревянный шкаф без дверок, с посудой, бадья с водой и лохань, две скамьи и столец - большое деревянное кресло с резной спинкой и ручками в форме все тех же медвежьих лап.
В горнице было светло, как днем, хотя ни свечей, ни лучин, ни тем более электрических ламп гости не заметили. Казалось, светился сам воздух, причем избирательно: в углах и у сундука с металлическими полосами стыла темнота.
Потолок, сколоченный из грубо обработанных досок, нависал над головой метрах в четырех, и Никита подумал, что изба изнутри гораздо больше, чем кажется снаружи, хотя и внешне впечатляет.
Точно такое же ощущение внушал и дома Зу-л-Кифла, что говорило о некоем родстве строений, магическом родстве. Ягойой была если и не магом в полном смысле этого слова, то ведьмой, колдуньей с высоким уровнем воздействия.
– Мовницу истопи, - приказала старуха слуге, подразумевая баню, но гости твердо отказались мыться, не желая рисковать.
Ягойой их поняла, насмешливо сверкнув глазами, и настаивать не стала, но увидев у Никиты перстень, изменилась в лице.
– Я так и чуяла, что у вас оберега! Спаси и помилуй! Кто дал-то? Уж не Яросвет ли?
– А кто такой Яросвет?– простодушно спросил Такэда.
– Будто не знаете.– Настроение у бабы Яги, не слишком схожей с образом из русских сказок, упало, и она принялась яростно орудовать у печи, то и дело пихая бедного Живу то в бок, то в спину.
Смотрелась она, во-первых, вовсе не дряхлой старухой, жаждущей сожрать любого, кто попадется. Высокая, статная, одетая в длинную цветастую поневу и пушистую кофту, с аккуратно уложенными седыми волосами, она выглядела бы даже привлекательной, если бы не горб и не крючковатый нос, а также слишком глубоко посаженные глаза, в которых иногда вспыхивал мрачный черный огонь.
Никита было подумают, уж не наложено и на нее заклятие, как на Тааль, бывшую жену Вуккуба, из-за ее участия в Битве на стороне сил Люцифера, но спросить
Перед едой Жива налил гостям в деревянные кубки белого кваса, сваренного на меду, и оба, отведав напитка после сигнала эрцхаора "все в порядке", едва не окосели. Хотя алкоголя в напитке не чувствовалось, голова от него закружилась, как от стакана шампанского.
– Ощущение такое, будто голова - прямое продолжение желудка! тихонько пожаловался Никита Такэде.
– Алкоголик ты, Сухов, - заявил Толя.– Те тоже от запаха балдеют. Однако, признаться, и я поплыл. Может быть, она специально в квас чего-то подмешала?
– Индикатор дал бы знать.
– Тогда давай быстренько заедать.
На первое оказалась ботвинья, единственным недостатком которой было отсутствие соли. На второе ели пироги с вязигой - жилами из хребта если и не осетра, то какой-то другой подобной ему рыбы, разваренными в студенистую прозрачную массу и придающими пирогам сочность и изумительный вкус, а также блины с вареньем. Варенье было подано разных сортов: из морошки, ежевики, черники, земляники и брусники, и глядя, как гости уплетают блины, Ягойой заметно подобрела.
Сидела она на своем "княжеском" кресле-стольце прямо и неподвижно, разглядывая едоков по очереди, и не произнесла ни слова, пока те не насытились. Лишь когда они запили обед калиновым морсом, Ягойой наконец перестала сверлить их взглядом.
Небрежно махнув посохом-клюкой, она длинной чередой отправила всю посуду со стола прямо в печь, очистив таким образом стол, а Живу той же клюкой пихнула в угол, где он забился в лежавшие грудой овчины.
– А теперь, гости незваные, рассказывайте свою байку, что вас сюда занесло.
И столько было силы в ее голосе, что Никита, сам того не ожидая, выложил почти всю свою историю, не отвечая на пинки встревоженного такой откровенностью Такэды.
Ягойой реагировала на рассказ сдержанно, только однажды прервав собеседника, да и то для того лишь, чтобы сбить со стола громадного - с палец - таракана. Затем кликнула слугу:
– Сходи-ка в медушу.
Жива исчез и вскоре принес из сеней сулею - сосуд с горлышком, в котором оказался вареный мед. Выпив литровую кружку напитка и не предложив гостям, старуха прогундосила:
– До чего же бесхитростный вы народ, витязи. Подставил меня братец, нечего сказать. А я хотела полакомить вами Горынчиша.
Друзья переглянулись. Старуха усмехнулась.
– Не пужайтесь, я токмо с виду страшная. Гайда за мной в бретьяницу, братие.
Бретьяница оказалась кладовой позади печи, причем таких же размеров, что и горница. Такэда, увидев ее, покачал головой, подумав, как и Никита, о неравенстве измерении внешнего и внутреннего объемов избы. Забита была кладовая всякой всячиной от мехов, одежды и мягкой рухляди до деревянных бадей, бочек, скамеек и отрезков серых труб, в которых с трудом угадывались ступы в рост человека.