Трагедия деревни Мидзухо

Гапоненко Константин Ерофеевич

Все произошло в считанные секунды, никто не успел вы­бить оружие, а когда охрана кинулась, было поздно. Молодой кореец спокойно, без всякого сопротивления отдал браунинг и крикнул присутствующим:

– Да здравствует Корея!

Свое имя скрывать не стал – Ан Джунгын, патриот. Года за два до покушения он проник на русский Дальний Восток. Вместе со своими четырьмя друзьями он поклялся, что ото­мстит за все бедствия корейского народа. Патриота судили в Порт-Артуре. Он выступил перед судом с обличением япон­ской колонизаторской политики. Затем последовала казнь.

Покушение на Ито вызвало новую волну партизанского движения в Корее. Но это был кратковременный всплеск, ко­торый не

мог приостановить надвигавшуюся аннексию. Ско­рее даже подтолкнул ее.

И вот 22 августа 1910 года совершилась церемония, на ко­торой предстояло подписать договор об аннексии. Генераль­ный резидент Тэраути Масатакэ на торжество пригласил всех высших чинов резидентства. Наконец прибыл корейский им­ператор Суджон.

Тэраути произнес речь, в которой подчеркнул, что отныне корейцы будут жить в обстановке высокой общественной без­опасности, станут материально обеспеченными, поскольку могут хорошо зарабатывать на японских предприятиях. Ко­рейский народ отныне приобщается ко всем благам японской культуры. Суджону поднесли документ на подпись. Трудно сказать, что в нем происходило. Он, видимо, чувствовал то же, что чувствует пилигрим, застигнутый шайкой разбойни­ков на большой дороге: «Кошелек или жизнь?» Когда Суджон заколебался, японские генералы демонстративно стали бря­цать оружием. Один из русских дипломатов, описывая пове­дение генералов, опустошивших страну подобно чуме, под­черкнул, что они блистательно исполнили свою роль. «И без того робкий от природы император совершенно пал духом, расплакался и дал согласие на заранее составленный текст соглашения».

Документ этот предельно краток, и мы приведем три ста­тьи полностью.

«Ст. 1. Его Величество император Кореи полностью и навечно уступает Его Величеству императору Японии всю власть над Ко­реей.

Ст. 2. Его Величество император Японии выражает на это свое полное согласие и подтверждает присоединение Кореи к Япон­ской империи.

Ст. 3. Его Величество император Японии обещает Его Величе­ству императору Кореи, Его Величеству императору-отцу, Его Ве­личеству наследнику, их супругам и потомкам сохранить им титу­лы, достоинство и честь, а также предоставить им ежегодные по­собия, достаточные для того, чтобы поддержать их существование согласно их положению».

Далее говорилось о благах для членов императорского дома, о том, что почетные титулы и пенсии будут жалованы тем корей­цам, которые имели заслуги перед Японией и которые будут зако­нопослушны. Лишь о корейском народе не было сказано ни слова.

Итак, отныне Корея становилась японским генерал-губернаторством Чосон, бывший император – чисто декоративной фигурой, а его народ переходил в подданство японскому микадо в качестве третьесортного налогоплательщика.

Из Кореи в Японию рекой изобилия потекли хлопок, рис, бобы, крупный рогатый скот, необработанная кожа, женьшень, золото, продукты морских промыслов, лес. В Корею из Японии везли тка­ни, керосин, жиры, напитки, металлоизделия, всякий ширпотреб, как сказали бы мы теперь.

Из Кореи уезжали крестьяне, согнанные со своей родной зем­ли, ремесленники, разоренные японской машинной продукцией. Они становились дешевой рабочей силой. В Корею ехали чинов­ники, служащие полиции, жандармерии, офицеры, предпринима­тели, торговцы, резервисты, искатели легкой наживы, знавшие тайные и явные способы быстрого обогащения на полуострове.

Всего через три года после аннексии «Харбинский вестник», газета, которую читали не только русские торговцы, жившие в Ки­тае, но и просвещенная публика Благовещенска, Иркутска, Вла­дивостока, послала в Корею корреспондента. Тот делился свои­ми впечатлениями в номере за 26 июля 1913 года: «По пути изред­ка попадаются деревушки

в двадцать, самое большое в тридцать фанз. Последние имеют жалкий вид, берет даже сомнение, что эти конуры являются жилищем человека. Представьте себе малень­кий хлев с полусгнившей соломенной крышей и разваливающи­мися глиняными стенками, и вы получите более или менее точное представление о корейской хижине».

Какое уж тут счастье народных масс! Что касается обещанной суровости и безжалостности, то их хватало с избытком.

Расправа в Урасима

О, гнев неистовый ему туманит взор

И разум! В ослеплении

Вокруг не видит ничего он.

Ужас! Ужас!

Кандзэ Кодзиро Нобумицу.

«Фуна-Бэнкай».

Тревожным, суетным было утро 21 августа. Все знали, что свя­зи с Маока нет, что перекрыто движение поездов, разрушился и распался привычный жизненный уклад из-за наступления рус­ских. Ожидали боев на подступах к деревне, возможных насилий и грабежей, поэтому сегодня уходили те, кто опоздал с эвакуаци­ей вчера.

Судзуки Масаиоси подняли в темноте, было, наверное, около пяти. В дорогу собрались отец, мать, братья и сестра, двоюрод­ные брат и сестра. В узелки взяли самые необходимые вещи и на­правились в Урасима. Шли медленно из-за девочек и отца. Ста­рика давил не столько тощий рюкзак, сколько беспокоили боль­ные ноги. Пока собирались да двигались с частыми остановками, навстречу им распахнулось утро, свежее, росистое, наполненное запахами зрелого лета, усталых полей. Слева Рудака-гава дыша­ла прохладным туманом, призывая близкую осень. Неужто совсем рядом война?

Она напомнила о себе, когда приблизились к дому Куриямы Китидзаемон. Был уже восьмой час утра. Перед домом Куриямы стоял Морисита Ясуо с короткой саблей на поясе. Он подошел к эвакуирующимся, поздоровался и, обратившись к Судзуки Маса­иоси, сказал:

– Ты оставайся здесь, в деревне. Если придут русские солдаты, будешь им проводником.

Морисите никто не возразил. Масаиоси послушно расстался со своими родными, тотчас же передал двоюродному брату необре­менительную ношу, подошел к нескольким сверстникам, деревен­ским друзьям, сидевшим на бревнах во дворе Куриямы, улыбнул­ся им, поздоровался и присел рядом.

В тo же самое время Хосокава Хироси пришел в дом к Чибе Масаси. Столь ранний визит к соседу и раньше не вызывал бы удивления. В прежние времена поговорили бы о хозяйстве, о пого­де, об урожае. Теперь разговаривать было не о чем. Надо действо­вать! Хосокава произнес по-военному.

– Все собираются у Куриямы. Нужно вооружаться и идти.

Чиба был на шестнадцать лет старше Хосокавы, характером обладал твердым и самостоятельным, воинским званием равен с Хосокавой, но в данном случае безоговорочно принял старшин­ство младшего по возрасту. Он закинул за спину ружье, взял са­блю. Уже по дороге Хосокава сказал как о деле решенном:

– Вчера убили одного корейца, надо расправиться с остальными.

Чиба Масаси, сорокадвухлетний крестьянин, отец пятерых сы­новей и трех дочерей, ничего не возразил, лишь крепче сжал са­блю, родовую реликвию, хранившуюся в семье, по преданию, сто семьдесят лет.

Едва они зашли во двор к Курияме, как показалась повозка Ки­осукэ Дайсукэ, который вез свою семью. Киосукэ остановил ло­шадь, передал вожжи молодой жене, сам подошел к мужчинам. Морисита Ясуо, Хосокава Хироси, Курияма Китидзаемон, Чиба Масаси и подошедший Киосукэ Дайсукэ поговорили о чем-то не­громко и недолго.