Трапеция
Шрифт:
– Анжело говорил что-то в этом роде. Когда мы смотрели альбом Люсии.
– Забавно, что это был именно Анжело. В воздушных номерах полно эротики –
символической, во всяком случае – а в воздушных полетах особенно. Мне
кажется, это во многом сублимированная гомосексуальность, возведенная до
искусства. Но попробуй сказать такое Анжело, и он тебя высмеет. А если
сумеешь его убедить – испортишь хорошего артиста, потому что он очень
трепетно к такому относится. Но в нем
глотку. Просто все это уходит в полеты, а что касается его сознательной части…
ну, ты знаешь Анжело. И я никогда не встречал воздушную гимнастку, которая
была бы на сто процентов женщиной.
– Да ладно тебе. У твоей собственной матери четверо детей!
– Ага. О том и речь. Лу вышла замуж раньше, чем повзрослела настолько, чтобы
принимать собственные решения. К тому же она католичка. И родила она, возможно, потому, что ей в голову не пришло, что бывает как-то иначе.
Остановись и подумай. Ты знаешь Люсию. Считаешь, хоть одно уважающее себя
общество защиты животных доверило бы ей котенка? Я бы не доверил.
Разумеется, дома она неплохо притворяется, будто озабочена стиркой да
готовкой, но ты просто не видел ее в те времена, когда я был ребенком. И как мы
только выжили? Ну, в случае с Анжело, как я уже говорил, это все инстинкт… он
никогда о нем не думает… Может, так оно и должно быть. Возможно, мне не
следует зацикливаться на всех этих рассуждениях. Я не имею в виду, что все
дело в сексе. Не более чем при танцах. Просто оно идет из одного и того же
источника. То, что внутри, твои чувства. Вот почему мы так хороши вместе, и вот
почему, когда мы много работаем, нас не хватает на… даже на это, – он ласково
погладил Томми.
Томми поразмыслил над его словами. Потом сказал:
– А я думал, мы так хороши вместе, потому что… ну, ты научил меня летать, и для
меня ты – это полет… И когда я думаю о полетах, я думаю о тебе…
– Почему тогда я и Анжело не так совершенны?
«Совершенны. При тройном сальто», – подумал Томми, но вслух не сказал.
А Марио продолжал:
– Анжело практически вырастил меня. Научил всему, что я знаю. Не пойми меня
превратно, я очень люблю Анжело… Он мне как отец. Он прекрасно ловит, и он
очень терпеливый… Господи, ты хоть представляешь, каково это – ловить
человека моего роста и веса на тройном? Но мы никогда так не горели вместе, как ты и я. Причем с первой встречи. Папаша Тони заметил это с самого начала.
Мы с тобой составляем нечто большее, чем дуэт гимнастов. Папаша как-то
сказал, что ты станешь очень, очень особенным.
боюсь… До смерти боюсь, – он зарылся лицом в подушку.
– Боишься? Чего ты боишься, Марио?
– Что разрушу это особенное в тебе. Что так привяжу тебя к себе, что ты не
сможешь работать ни с кем другим.
Томми прижался к Марио.
– Я и не захочу.
– Иисусе, Везунчик. Этого я и боялся. И, если так, это уже случилось.
Томми услышал, как парень тяжело сглотнул.
– Так или иначе, – продолжил он, когда совладал с голосом, – лучше нам
продолжать, как есть. Мы великолепная команда, даже если… именно от того, что мы друг к другу чувствуем. Но это передышка. Все эти мерзкие стычки… и…
Говорить дальше Марио не смог. Он не плакал, но голос ему не подчинялся.
– Слушай, – твердо сказал Томми, – мы кое-что друг другу пообещали, помнишь?
Не давать чувствам мешать работе. Оставлять их внизу.
Марио взял себя в руки.
– Да, знаю. И у тебя это получается лучше. Но есть еще кое-что, что мы в силах
сделать. Теперь, когда мы знаем об этом, мы можем попробовать это
использовать. Встроить в работу. Сделать такую команду, чтобы никто и мысли
не допустил, что нас можно разлучить. Это опасно. Может статься так, что мы
больше не сможем работать ни с кем другим, даже если придется. Кто-то из нас
может пострадать… или убиться. Мы можем разругаться, измениться, возненавидеть друг друга, но все равно остаться связанными этим… этим… тем, что между нами, что бы это ни было.
– Я хочу этого, – прошептал Томми. Перед глазами снова поплыло, но ему не было
дела. – Потому что тогда нас не смогут разлучить.
Марио целовал его – часто и слепо.
– Вот как я этого хочу. А если нас все же разлучат, я брошу полеты. Лишь бы
остаться с тобой.
– Я этого не допущу.
– Значит, будем надеяться, что до этого не дойдет. Но другого выхода я не вижу.
Только сделаться столь идеальной командой, что никто не посмеет нас
разделить. Не сможет разрушить то, чем мы станем.
Томми кашлянул.
– Можно… можно я скажу кое-что ужасное?
– Все, что хочешь, малыш. Сейчас – все, что хочешь.
– Я ненавижу тебя, – пробормотал Томми в подушку. – Иногда я просто ненавижу
тебя. Лучше бы я тебя не любил… Но я не могу… не могу остановиться… и все
это мешается с полетами. Не знаю… я хотел бы… хотел… Черт! – выкрикнул он. –
Почему я не девушка? Тогда бы я мог спокойно любить тебя …
Лицо Марио исказилось, он прижал Томми к себе.
– Нет, нет, – задыхаясь, шептал он, – нет, нет, нет, Везунчик, нет…