Тыл-фронт

Головин Андрей

— Только завтра!

— Передайте начальнику вокзала: немедленно дрезину.

* * *

Темнело. На берегу одиноко сидел мужчина с удочкой. Временами он привставал и вглядывался в поплавок.

— Еще бог страдальца несет, — недовольно пробубнил он, расслышав позади себя осторожный шорох.

— Не бойся, не помешаю, дядя, — отозвался подошедший.

— Конечно, уже ни черта не видно. Присаживайся. Покалякаем и вместе пойдем, — не оглядываясь, предложил рыбак.

— Здравия желаю, господин Жадов! — прошептал пришелец.

—

Здравствуйте, черт бы вас побрал. Что так долго? Как прошли?

— Трудно, но весьма удачно. Японцы авиацию пустили для отвлечения. Сам даже удивляюсь — целую войну затеяли.

— Принесли все?

— Так точно.

— Через часок тронемся, — пояснил Жадов. — Пройдем ко мне. Эх, неделькой бы раньше вам прибыть! Проходил эшелон с боеприпасами. Пожалуй бы и сопка к небу подпрыгнула… Жрать охота.

Проходчик достал парусиновый плоский, сак, а из него — флягу со спиртом, сухую колбасу и японские галеты.

— На обратный путь хватит?

— Если прямо — хватит. Если с недельку следы путать — не хватит.

— Счастливо началось, удачно должно и кончиться. У меня еще ни разу не срывалось. Как Икари? Не вернулся?

— Ходят слухи, что сделал харакири.

— Вполне вероятно, — согласился Жадов. — Один черт — мертвым считается, раз попал в плен к коммунистам. Не слышно, Тураева возвратилась?

— Возвратилась, в доме генерала Кислицына.

— Везет… — грубо выругался Жадов. — Берегут ее. Очевидно, какую-нибудь новую пилюлю преподнесут самому главкому. — Он жадно глотнул спирт прямо из фляги и, задохнувшись, припал к поданной кружке с водой. — Значит, так. Пойдем метров на двадцать друг от друга. Если кто попадется навстречу и я скажу: доброй ночи, мил человек, — иди смело. Если скажу: здорово, дядя, — прячьтесь. Ну, а если что, крикну: ко мне! В поселке остановлюсь у ворот — заходите во двор. А пройду в ворота — проходите прямо по улице на станцию.

Прислушавшись, Жадов вышел на тропинку и направился к дому.

Поселок спал. Черные окна смотрели на пустынную улицу. Изредка лаяли собаки. Со станции доносились тоскливые, словно плачущие, гудки маневрового паровоза и полязгивание буферов.

Вот мы и добрались, — тихо проговорил Жадов, открывая незапертую дверь.

Проводив гостя на чердак, есаул при коптилке долго возился с минами, потом лег и сам. «Хороший подарочек. Теперь только бы подходящий эшелон… В туннеле поезд идет восемь минут — достаточно для взрыва. До туннеля тридцать две минуты, проверил на полусотне поездов: разница — две-три минуты», — соображал он.

Утром он встал раньше обычного и поплелся на станцию. Возвратился только ночью, хмурый злой То же повторилось на вторые и на третьи сутки. На четвертые Жадов вечером домой не возвратился. Он пришел ночью, незадолго до рассвета, сразу же влез на широкую плиту и через дыру в потолке прошептал срывающимся голосом:

— Все в порядке. Собирай котомку и выходи к сухому ясеню. Рыболовные снасти не забудь прихватить для отвода глаз. Меня ожидай через часик.

Захватив оставшиеся дома мины, завернутые в грязную спецовку, он снова ушел на станцию.

Через двадцать минут Жадов уже копался в своем рундуке. К станции, резко убавляя ход, приближался товарный состав. Жадов огляделся: нигде ни души. Только на перроне смутно маячила фигура дежурного.

Заскрежетав тормозами, поезд остановился. Мимо прошли главный

и дежурный. Перекликалась бригада. Хлопали крышки букс. Постепенно все утихомирилось. Взяв масленку, крюк и объемистый сверток, Жадов направился к видневшемуся на дальнем пути порожняку. Нырнув под вагон прибывшего эшелона, есаул замер, как охотничий пес, и прислушался. По телу разлился холодок. Одеревеневшие руки повиновались плохо. «Тяжелые, черти! У-ух, сволочи! Спокойно, спокойно! — шептал он. — Вот и все, господа коммунисты! Теперь только тронется — считайте минуточки». Жадов вылез из-под вагона, отошел к порожняку и закурил. «Уходить! Уходить, покуда жив!» — лихорадочно подгоняла мысль. Но, взглянув вдоль пути, есаул нахмурился и зло сплюнул: «Тьфу, черт! Скорый идет, придется обслужить, а то дежурный, старая таратайка, всех на ноги поднимет». Взяв масленку, он побрел в обход состава.

Добравшись ко второму пути, есаул устало присел на рельс и вдруг вздрогнул: ему показалось, что на перроне мелькнула удивительно знакомая фигура.

«Откуда ему здесь взяться?» — успокаивал себя Жадов, смахивая пот грязными руками. Но на душе было неспокойно. Всматриваясь в толпу встречающих, есаул не заметил, как приблизился поезд. Только от предостерегающего гудка паровоза он вскочил и подхватил с земли масленку.

Скорый остановился. На перроне засуетились, зашумели пассажиры. Жадов медленно шагал вдоль состава, постукивая крышками букс. Искоса поглядывая на перрон, есаул заметил человека, который все время держался на одном уровне с ним.

Волчье чутье подсказало: следят! Стало жарко. Сдерживая шаг, срывающийся на бег, он дошел к хвосту состава, обогнул его и заторопился к паровозу. Дойдя до середины эшелона, заметил около паровоза двух мужчин. Оглянулся — вдоль вагонов не спеша шел военный. Жадов поставил масленку на землю, сунул руку в карман и почти бегом устремился к товарному составу. Приблизившись к разрыву между вагонами, он вздрогнул и попятился.

Перед ним стоял Любимов.

— Здравствуйте, господин Жадов!

«Гармонист», в шинели с погонами старшего лейтенанта, направил на Жадова пистолет.

Есаул рванулся назад, выхватил браунинг.

— Спокойно, господин Жадов! Взять! — раздался за его спиной повелительный голос, и чья-то рука ловко вышибла оружие.

Глава десятая

1

Возвратившись от императора, Тодзио устало направился к себе.

— Господин премьер-министр, советский посол просил аудиенции. Ему желательно сегодня, — доложил встретивший его полковник.

— Просите быть в двенадцать, — после минутного раздумья приказал Тодзио и прошел в кабинет. Остановившись у стола, он машинально перелистал объемистую книгу с записями сводок советской и германской служб информации. На лице премьер-министра застыло раздражение. Вот крикливые немецкие сводки первого периода войны. Они вселяли уверенность в победе армии Гитлера. Тодзио тогда принудил уйти в отставку своего предшественника Коноэ.

— Японский премьер-министр должен быть достаточно храбрым, чтобы спрыгнуть с веранды храма Кийомицу, — твердил тогда Тодзио. — Не было никакой уверенности в победе и во время Порт-Артура…