Украденное ожерелье
Шрифт:
– Думал, что знаю, но теперь готов думать, что ошибался.
– Признаюсь, любезный Дутрлез, я решительно не понимаю вас. Вы говорите, что знаете, кто оборвал эту цепочку у камня, и не знаете, кому принадлежит камень.
– И тем не менее это верно.
– В таком случае если желаете, чтобы я вас понял, то объяснитесь яснее.
– Пожалуйста. Цепочку эту оборвал я.
– Но зачем же?
– Совершенно невольно. Я потянул, и она оборвалась.
– Теперь еще меньше понимаю.
– Послушайте, вы никогда не видели этого камня? Он ничего вам не напоминает?
– Совершенно ничего.
–
– Да что же это значит? – засмеялся де ля Кальпренед. – Уж не принимаете ли мы меня за переодетого ювелира?
– За ювелира – нет, но…
– Так о чем же вы меня расспрашиваете или, лучше сказать, допрашиваете, точно вы следователь, а я – лицо, в чем-нибудь заподозренное?
– Понимаю, что я должен казаться в высшей степени странным. Пожалуйста, извините меня, мне кажется…
– Что?
– Что это колье принадлежит вам.
– Вы опять за свое. Решительно, вы принимаете меня за торговца драгоценными каменьями.
– Разумеется, нет. Но разве это колье не могло достаться вам но наследству?
– Если б оно было мое, поверьте, я бы давно его спустил.
– Даже если бы оно было оставлено вам матерью?
– В этом случае я бы устроил так, чтобы оно досталось сестре. Я так сделал с бриллиантами, оставшимися после нашей матери. Мне было десять лет, когда она скончалась, и ее бриллианты до моего совершеннолетия оставались на хранении у отца. Когда мне минул двадцать один год и он сдал мне отчет по опеке, бриллианты были оценены, и мы решили с общего согласия, что их возьмет сестра, а я свою часть получил деньгами. Что бы стал я делать с серьгами да браслетами? Арлета же будет носить их, когда выйдет замуж.
– Совершенно верно, – сказал Дутрлез, краснея. Маленький намек на замужество мадемуазель де ля Кальпренед неизбежно смущал его.
– Но я совершенно уверен, – продолжал Жюльен, – что между вещами матери не было ни одного опала. Да и опал такой камень, который давно уже вышел из моды. Скорее надо думать, что этот является частью колье, хранящегося в каком-нибудь музее древности. Какая античная, истинно художественная работа! Послушайте, любезный Дутрлез, скажете ли вы мне наконец, где нашли его?
Жюльен говорил так просто, ответы его были так естественны, что подозрения Дутрлеза окончательно изгладились. Довольный и счастливый в душе от своей ошибки, он решился сказать де ля Кальпренеду всю правду.
– Я не нашел мой опал, а скорее, отвоевал его.
– Вы сегодня ужасно таинственны. Альбер, поведайте, как и где отвоевали?
– Неужели вы и теперь не догадываетесь?
– Нисколько!
– Но ведь я рассказал вам про мое ночное приключение.
– Как? Нынешней ночью?
– Именно!
– Ничего не понимаю! Вы говорили мне, что, возвращаясь домой, наткнулись в темноте на человека…
– Ну да, и отталкивая его, я ухватился за что-то, что было у него в руках, при этом оборвал какую-то цепочку, и камень остался у меня.
– Действительно, странное приключение! И вы могли подумать, что я брожу по лестницам с драгоценными каменьями в руках? Уж не заподозрили ли вы меня в воровстве?
– Хотите, скажу вам, что именно я подумал?
– Надеюсь, что вы объясните; мне наконец необходимо это узнать, – сухо ответил Жюльен.
– Я боюсь, что вы рассердитесь,
– Я рассержусь только
– Мне кажется, что вы уже рассердились, хотя я, разумеется, нисколько не желаю вас оскорблять. Послушайте, друг мой, неужели мы не настолько еще хорошо знакомы, что я не могу прямо высказать вам мое, пусть даже самое нелепое предположение?
– Говорите, я жду, – еще суше ответил Жюльен.
– Я подумал, что это колье принадлежит вам или кому-нибудь из ваших родных, и что вы, нуждаясь в деньгах, носили его в залог.
– У вас очень жалкое мнение обо мне, мосье Дутрлез, – гордо сказал Жюльен, вставая со стула. – Я нахожу более чем странным, что вы приписываете мне необычайные явления, происходящие в доме, в котором мы оба живем.
– Необычайные явления, – проговорил вдруг возле них иронический голос. – Сдается мне, мосье Кальпренед, что вы напрасно клевещете на мою собственность.
Перед Дутрлезом и де ля Кальпренедом стоял Матапан, приближения которого молодые люди, занятые своим разговором, не заметили. Услышав голос своего домового хозяина, де ля Кальпренед быстро вскочил с места, взял шляпу, резким, почти гневным движением надвинул ее на лоб и велел подать ему пальто.
– Как, Жюльен, вы уже уходите? – удивленно спросил Дутрлез.
– Видите, что ухожу, – сухо и не останавливаясь ответил брат Арлеты.
– Подождите, пожалуйста, меня, я иду следом за вами. Мне ведь еще нужно отдать вам…
– Мне ничего от вас не нужно, я тороплюсь, – резко ответил Жюльен, надевая пальто.
– Уж не я ли прогоняю вас? – спросил с усмешкой Матапан. – Неужели я похож на статую Командора?
Но Жюльен уже направился к двери.
– Я всегда к вашим услугам по тому делу, о котором мы говорили, – закричал ему вслед Альбер, – вы найдете меня или в клубе или дома.
Де ля Кальпренед ничего не ответил ему и поспешил из ресторана, будто за ним гнались все его кредиторы.
«Какой невозможный характер у этого Жюльена, – думал огорченный его поступком Дутрлез. – Мне-то какова удача. Хочу оказать ему услугу, а вместо этого, кажется, поссорился. Как-то он выйдет из своего денежного затруднения? Впрочем, все к лучшему. Теперь ему нельзя будет вызвать Бурлеруа на дуэль, и проучить этого негодяя за его оскорбление Арлеты выпадет на мою долю».
Матапан оставался совершенно спокойным при неожиданной выходке Жюльена, лишь его ироническая улыбка показывала, насколько он находит ее смешной. Миллионер выглядел бодрым, здоровым человеком, ему было лет пятьдесят. Только густая жесткая борода его начинала слегка седеть, волосы же на голове были еще совершенно черны. Темные блестящие глаза горели ярким огнем из-под густых бровей, а когда он смеялся, то показывал длинные, острые, как у волка, зубы. Черты лица его напоминали маску Полишинеля – выпуклый лоб, большой выдающийся нос, вдавленный подбородок и матовая кожа темновато-красного оттенка, как у матроса, побывавшего на всех широтах и долготах земного шара. Впрочем, при его высокой и пропорционально сложенной фигуре резкие, бросающиеся в глаза черты лица обращали на себя общее внимание и скорее привлекали своей добродушной, а подчас и иронической веселостью, чем отталкивали. После ухода Жюльена он продолжал стоять на том же месте, будто намеревался тотчас же уйти.