В пятницу вечером (сборник)

Гордон Самуил Вульфович

Длинная и широкая улица ведет к новому кинотеатру. Здесь улица делится на две, и одна из них, правая, мимо базара, огороженного невысокой оградой, уходит в открытое поле. Здесь пахнет свежим сеном, огородами, подсолнечным маслом и многими другими запахами, которыми одаривает улицу базар.

На базаре никого уже нет — конец дня, столы и ряды пусты, закрыты красные ставни павильонов и ларьков. В тишине местечкового рынка есть что-то от прежнего субботнего покоя. Только возле ворот толпятся люди вокруг бочонка с подсолнечным маслом — он стоит на возке с поднятыми вверх оглоблями. У людей, покупающих масло, в руках ведра.

Присматриваюсь, как продавец

наливает покупателю полное ведро, и говорю:

— Если я не ошибаюсь, до праздника Ханука, когда пекут картофельные оладьи, довольно еще далеко.

Покупатель отвечает мне взглядом, который примерно означает: «Спасибо, что вы нам напомнили!» И тут же начинает меня расспрашивать, знаю ли я, что такое холестерин и что такое склероз? И как помогает от этих болезней растительное масло? Не говоря уже о том, что без подсолнечного масла ни луковица, ни редиска, ни помидор и тому подобное не имеют должного вкуса. А просто обмакнуть кусок свежего хлеба в подсолнечное масло?

— A-а, досталось вам за то, что вы забыли местечковые деликатесы? — спрашивает у меня мельник, когда мы выходим с ним на улицу, идущую влево от кинотеатра и ведущую к сахарозаводу.

Собрать бы вместе все плоды в садах только на этой улице, им не хватило бы места на базаре. И все-таки больше чувствуется запах цветов, столько их здесь растет. Из-за цветов выглядывают чисто выбеленные дома. Ограды везде низкие, дворы «декольтированы», не скрывают от улицы свою красоту.

— Дачники. Почти вся улица летом заселена дачниками, — Шая остановился. — Могу с вами поспорить, что добрая половина дачников, что съехались сюда, родом из окрестных местечек.

— И не проиграете, — вмешивается в разговор женщина с длинными клипсами в ушах, она стоит неподалеку от нас, опираясь на забор. — Вот я, например, родом из Белиловки, а живу уже тридцать лет в Ярославле.

— И вы не нашли лучшего курорта, чем Погребище?

— Почему же? Муж мог получить на заводе путевку на любой курорт. Но меня тянет сюда. Третий раз я сюда приезжаю отдыхать.

— Слышали? — спрашивает у меня Шая таким тоном, словно выиграл пари.

— Павлик! — окликает женщина полураздетого загорелого мальчика, который бегает по двору с протянутыми ручонками за разбегающимися от него курами. — Павлик, оставь в покое кур. Я тебе говорю. Ты слышишь, Файвеле? Вот идет хозяйка!

Но мальчику хозяйка не страшна — он продолжает свое.

— Дети, приехавшие сюда из больших городов, все вроде моего Файвеле, — оправдывается женщина. — Все здесь для них невидаль: живая курица невидаль. Только, пожалуй, голуби не вызывают у них удивления. Голубей и в городе хватает. Целые стаи. Говорят, голуби приносят мир…

Улица, по которой мы идем, похожа на аллею. Можно идти и идти, не замечая ни времени, ни расстояния. Так незаметно дошли мы почти до сахарозавода. Но там, очевидно, сейчас никого уже нет, и мы вернулись обратно в местечко на автобусе.

— Наверно, думаете, что видели Погребище? — спросил Шая, когда мы вышли с ним из автобуса. — Пойдемте, если хотите увидеть настоящее Погребище. — И он ведет меня на ближайшую улочку. — Ну, что скажете?

Улочка как улочка. Не слишком большая и не слишком широкая, но ее мостили. Кому приходилось когда-то тонуть в местечковой грязи, тот поймет, что это значит.

Недалеко от речки мы проходим мимо нового дома. Не заметить его просто нельзя. Такой дом простоит века.

— Теперь подумайте сами, — говорит Шая, — если бы мы сомневались, остаться ли здесь или уехать, то разве стали

бы строить такие дома? Человек, построивший такой надежный дом, верит, что в нем будут жить его внуки и правнуки. Не стал бы он иначе вкладывать в него столько труда и средств. Вы знаете, что означает построить дом? Кажется, после всего того, что мы здесь пережили, никто уже не должен был сюда вернуться. А вот видите, нет почти местечка, где бы опять не жили евреи. В одном меньше, в другом больше, но живут. А это о чем-то говорит. Правда, редко кто сюда сейчас приезжает, но редко кто и уезжает. Стабилизация, так сказать. Как на деревьях летом листьев не прибавляется и не убавляется. Вспомните мое слово: местечки еще не отжили свой век… А вот и мое «имение», — Шая показал мне дом в глубине заросшего двора.

На крыльцо как раз вышли среднего возраста женщина с красивой молоденькой девушкой.

— Где ты так долго был, папа? — спросила девушка, взяв отца под руку.

— Встретил земляка и разговорился. Что это вы так нарядились?

— Мы идем к Гите смотреть телевизор, — ответила женщина. — Переоденься и тоже приходи. Сегодня очень интересная передача.

— Вы думаете, что у нас нет телевизора? — спросил меня Ходорковский. — Но так уж заведено у нас. Каждый вечер ходят друг к другу в гости. Как когда-то в субботу после дневного отдыха, если вы помните.

— Царица Эсфирь! — вырвалось вдруг у меня.

— Что? — переспросил Шая, провожая взглядом свою дочь.

— Она учится или работает?

— Кто? Моя Леля? Она в будущем году заканчивает десятилетку. А дальше мы поглядим. Есть еще время. — Он отвел от меня глаза и сказал: — Я мог бы уже иметь такую внучку.

Ходорковский после этого долго молчал. И так вот, молча, мы пришли с ним на большую заросшую лужайку недалеко от реки.

Из всего, что было здесь когда-то, остался только колодец. Мы долго стояли, склонившись над ним, и смотрели на свои отражения.

Приглушенный голос Ходорковского доносился до меня как бы из колодца.

— Столько лет минуло, как кончилась война, но до сих пор, едва я увижу женщину с ребенком на руках, останавливаюсь…

— Понимаю…

— Нет-нет, — перебивает меня Шая. — Не потому, что женщина с ребенком на руках напоминает мне погибшую мою жену и детей. Об этом напоминать мне не надо, об этом я не забываю даже во сне. В эту минуту я пытаюсь, поймите меня, представить себе изверга, который вырывает из рук матери ребенка. Как это можно — взять ребенка, который улыбается тебе чистыми невинными глазками, и размозжить ему голову о камень? Как не погасло солнце?! Даже человек, видевший это своими глазами, не может себе такое представить. Это никак не укладывается в человеческом сознании.

Мы пошли по шоссе вдоль огородов и огородиков. Шая продолжал:

— Гитлеровцев сравнивают со зверями. Но среди каких зверей вы таких найдете? Нет, это выше человеческого понятия. У нас тут недавно показывали кино, снятое, говорят, самими гитлеровцами. Горы женских волос, девичьих кос, детских ботиночек. Вы не знаете, там, у них, показывают это кино? Прежде всего это надо было показать там, в Германии, юношам, невестам, роженицам, молодым матерям…

Под деревянным мостом через реку бурлил водосброс мельничной плотины, искал, как прежде, колеса, вертевшие когда-то жернова, но мельница на берегу давно стояла заколоченная среди низко склонившихся ив. По узким перилам моста над бурным потоком носились туда и сюда мальчишки в трусах и хвастались храбростью, как когда-то в детстве хвастались и мы.