В пятницу вечером (сборник)
Шрифт:
— Зрительный зал, библиотека, читальня.
— Как вы думаете, я не разминусь с директором и учителем, если зайду на минуту в читальный зал?
— Можете спокойно идти. Как только кто-нибудь из них покажется, я тут же вас позову.
Еще немного послушав глубокий певучий голос, заполнивший коридор, я поднялся по широкой вымытой лестнице на второй этаж.
Среди нескольких читателей, сидевших за столом в большом светлом зале, я увидел женщину, которая приехала сюда ко второй, приемной, матери своей спасенной дочки.
— Ну как, вы уже видели ее? — спросил я женщину.
— Нет, она еще в поле. А дочка с мужем, наверно, пошли в лес погулять.
— Может быть, к Лисарской горе?
Я, очевидно, слишком громко разговаривал — библиотекарша и несколько
Меня подозвали к себе глубокие, умные, веселые и вместе с тем грустные глаза человека, смотревшего на меня с обложки книги. Среди выставленных книг была и песнь песней Шолом-Алейхема, роман «С ярмарки», в котором писатель на той стороне океана воспел свое дорогое и любимое украинское местечко Воронково. А рядом с романом «С ярмарки» лежала большая конторская книга, в которой синими чернилами была записана история Воронкова начиная со времен Хмельницкого. И в этой летописи сказано, что всемирно известный писатель Шолом-Алейхем родился в Воронкове.
Стою и думаю: указать на ошибку, допущенную в летописи, или пусть так и останется? Тем более что сам писатель признался, что маленькая Касриловка-Воронково, где он рос и воспитывался, интересует его гораздо больше, чем город Переяслав, где он родился.
Листаю и листаю летопись. Обо всем в ней сказано, ничего не забыто, только гора, которую ищу, не упоминается. Ни слова о ней! А как я отсюда уеду, если не повидаю этой высокой горы?
Кто мне поверит, что я побывал в Воронкове? Сам себе не поверю.
Когда я вернулся к газетному столику, библиотекарша обратилась ко мне, не смогу ли я помочь достать ей еще пару комплектов собрания сочинений Шолом-Алейхема. Это, конечно, от моей спутницы по автобусу библиотекарша узнала, зачем я сюда приехал. Библиотекарша обращается ко мне достаточно громко, и я тоже обращаюсь к ней громко:
— Не можете ли вы сказать мне, где у вас здесь гора, описанная в романе «С ярмарки»?
— Это Казачья гора, но ее давно уже срыли.
После того как я повидал знаменитую воронковскую речку, не имевшую, как сказано в романе, равной себе на земле, я уже начал немного сомневаться, действительно ли гора за старой синагогой достигала вершиной облаков. Но чтобы ее срыли…
— А зачем ее надо было срывать?
— Под горой искали клад. Так долго искали, что разрыли совсем.
— Это она! — воскликнул я так, словно сам нашел этот клад.
— Вы знаете, где маслобойка? — спросила меня библиотекарша. — Гора была там.
— Пойдемте, я покажу вам, — предложила мне моя попутчица по автобусу.
Во дворе маслобойки я снова встретил уже знакомую мне белую курицу — она по-прежнему копалась в пыли и в песке.
— Здесь пахнет молоком и сыром, совсем как у Тевье-молочника. — За все время, что я здесь, я впервые услышал еврейскую речь. — Зачем вы так расспрашивали о стоявшей здесь некогда горе?
Я уже понимаю, что от горы до облаков было довольно далеко. Но мягкий еврейский с украинским акцентом говор моей новой знакомой помогает мне мысленно увидеть давно уже срытую гору. Взбираюсь на ее вершину, достигавшую чуть ли не до облаков, и произношу чудодейственное заклинание из романа «С ярмарки»:
— «Кто знает о нем, кто слышал о нем — пусть отзовется!..»
РАССКАЗЫ
В разрушенной крепости
Я вдвое сократил бы дорогу, поехав в Меджибож через Деражню, минуя Хмельницкий — в прошлом Проскуров, — но я предпочел дорогу более дальнюю, так как здесь мне не приходится пересаживаться с автобуса на автобус, что дает мне выигрыш во времени. К тому же дорога через Деражню мне и так давно хорошо знакома. До войны ездили в Меджибож, конечно, не на автобусах — не успеешь оглянуться, как ты уже там, — ездили на телегах и бричках — качайся на колдобинах и считай на деревьях ветки.
Вполне возможно, что проскуровская дорога
Откуда только не ехали в этот маленький подольский городок проскуровским трактом! Вот и я выбрал эту дорогу, хотя и предстояло проехать лишних восемнадцать-двадцать километров.
Автобус мой будет через час с небольшим. Стою перед расписанием, занявшим почти целую стену, и в который раз перечитываю старинные славянские названия городов и местечек, которые я в детстве воспринимал как еврейские и которые до сих пор произношу, как самые близкие, самые дорогие: Погребище, Тетиев, Полонное, Броцлав, Острополь, Шпола, Ямполь…
Не имей я билета на руках, я бы, возможно, поехал в другое местечко. Куда?.. И вдруг передо мной возникает у доски с расписанием любимый дедушка Менделе [3] . Он показывает мне пальцем на холмистый город Каменец-Подольск [4] : туда, мол, направляй стопы свои, туда недалеко, три-четыре часа езды. Но тут появляется Аврам Гольдфаден [5] : «Зачем тебе Каменец-Подольск? Старый Константинов ближе». А Нахман [6] и Гершеле [7] зовут меня в Броцлав и в Острополь — до них отсюда совсем уж рукой подать. Появляются из небытия Давид Бергельсон, Дер Нистор, Давид Гофштейн [8] . И я готов отправиться в Охримов, в Бердичев, в Коростышев… И возникают в памяти романтические стихи Переца Маркиша о его Полонном и живые, игривые строки Ицика Фефера о Шполе.
3
Менделе Мойхер-Сфорим (Шолом-Яков Абрамович; 1836–1917) — классик еврейской литературы. — Здесь и далее примеч. ред.
4
Имеется в виду Каменец-Подольский — город в Хмельницкой области Украины.
5
Аврам Гольдфаден (Голденфодим; 1840–1908) — драматург, основоположник еврейского театра.
6
Нахман Брацлавер (р. Нахман из Брацлава; 1772–1810) — основатель брацлавского хасидизма, правнук Исраэля бен Элизера Бааль-Шем-Това, сказитель-импровизатор.
7
Гершеле Острополер (вторая половина XVIII века) — популярный в народе шутник.
8
Давид Бергельсон (1884–1952), Дер Нистер (Пинхас Каганович; 1884–1950), Давид Гофштейн (1889–1952) — классики еврейской советской литературы.
Почему я все-таки начал мое путешествие по местечкам Украины именно с Меджибожа, населенного пункта, который лежит далеко от железной дороги?
В пристанционных местечках мне пришлось побывать сразу же после войны. В домах и в домишках я застал там тогда поминальные свечи, зажженные оставшимися чудом в живых. Но далекие, заброшенные местечки, такие, как Меджибож, откуда жители не успевали эвакуироваться и при каждом бедствии страдали раньше всех и больше всех, уцелели ли они, эти местечки, до войны еще сохранявшие многое из того, что принято называть местечковым укладом? Они и тогда отличались от местечек у железной дороги, давно уже приобретших городские черты. Что я там увижу, кого я там встречу?