В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)
Шрифт:
Мн такъ необыкновенно хорошо этой звздной ночью, среди всхъ этихъ людей и животныхъ. Мн чувствуется, словно и здсь, на далекой чужбин я нашелъ уютное мстечко. Расхаживая взадъ и впередъ останавливаю я одного изъ людей и предлагаю ему папироску, единственно для того только, чтобы войти съ нимъ въ дружескія отношенія и не быть прогнаннымъ изъ моего мстечка; когда же я даю ему огня, то свчу ему спичкой въ лицо и разсматриваю его. Все это исключительно красивыя, худощавыя фигуры, коричневыя лица арабскаго типа, довольно похожія другъ на друга. Они словно вылиты изъ стали, и положительно удовольствіе наблюдать ихъ походку и осанку.
Все было бы прекрасно, если бы Карнй не загубилъ свою лошадь и не лишился такимъ
Пока я такъ брожу отъ одной конюшни къ другой, смотрю и прислушиваюсь, появляется вновь и мой Карнй. Сто рублей! говоритъ онъ и огорченно потряхиваетъ головой. Да перестань же, Карнй, думаю я. Но Карнй не перестаетъ, идетъ за мною, снова упоминая о шести часахъ, какъ о времени отъзда. Я обдумываю, во имя чего Карнй хочетъ разсердитъ меня этимъ позднимъ часомъ, и прихожу къ убжденію, что ему хочется принудить подкупить его, чтобы выхать въ пять часовъ. Такъ какъ мы не настоящіе миссіонеры, то, быть можетъ, мы настолько богаты, что сто рублей для насъ не большія деньги. Очень возможно, что таковы его мысли, думаю я.
Я хватаю Карня очень энергично за руку, тащу его съ какому-то человку, стоящему съ фонаремъ въ рук, и показываю ему на своихъ часахъ цифру пять. Потомъ я громко говорю ему: «пьять тшаасаа», пять часовъ, не заботясь о томъ, врно я произношу, или нтъ. Въ то же время я прикладываю свой указательный палецъ ко лбу Карня. Карнй вяло киваетъ головой, онъ меня понялъ. Но, кажется, онъ ршительно не желаетъ примириться. Я вынужденъ, чтобы избавиться отъ него, въ конц-концовъ самъ уйти со двора.
Само собой разумется, что Карнй, не взирая на уговоръ и мое ршительное требованіе, появится завтра только въ шесть часовъ. Мы должны быть готовы къ этому. Тогда надо подумать о томъ, доберемся ли мы до Анапура на тройк лошадей.
Однако, я долженъ, наконецъ, войти въ домъ и лечь въ постель.
Въ большой общей комнат кто-то уже лежитъ и спитъ. У другой стны стоитъ офицеръ въ мундир и стелетъ постель; у него есть съ собою даже простыни и блыя наволочки. Онъ смотритъ высокомрно, и у меня нтъ желанія вступить съ нимъ въ разговоръ. У двери лежитъ на голомъ полу солдатъ. Онъ еще не спитъ. Вроятно, это денщикъ офицера.
Я снова выхожу и шагаю вверхъ по дорог, гд лежала лошадь. Въ нкоторомъ отдаленіи слышны веселые голоса нсколькихъ человкъ. Идя на звукъ, я вижу подъ скалою разведенный огонь.
Семь человкъ сидятъ вокругъ костра. Зрлище великолпное. Они сварили конину и поглощаютъ ее, руки ихъ и лица лоснятся отъ жира, вс жуютъ и причмокиваютъ. Когда я подхожу ближе, то и мн тоже предлагаютъ попробовать, кто-то изъ нихъ протягиваетъ мн кусокъ мяса къ самому носу, говоритъ что-то и смется, другіе смются также и одобрительно киваютъ мн. Я беру мясо, но покачиваю головою и говорю: у меня лихорадка. Это выраженіе нашелъ я въ своемъ русскомъ «Переводчик». Но они плохо понимаютъ по-русски и совщаются между собою, что такое я могъ сказать, а когда, наконецъ, догадываются, то принимаются оживленно болтать, перебивая другъ друга. Насколько я могу понять, они объясняютъ, что конина есть лучшее въ мір средство противъ лихорадки, и многіе протягиваютъ мн куски мяса. Тогда я принимаюсь сть, и оно оказывается очень вкусно. Соль! спрашиваю я. Одинъ изъ нихъ понимаетъ меня и подаетъ мн соль въ тряпочк; она очень грязна, и я закрываю глаза, когда беру изъ нея соль. Сами они дятъ безъ соли, поспшно невоздержанно глотая, глаза у нихъ при этомъ, словно безумные. Я думаю: люди эти похожи на пьяныхъ, невозможно, чтобы конина такъ ихъ отуманила. Я подсаживаюсь, чтобы наблюдать за ними.
Они пьютъ кипящее варево, употребляя для этого большую черпальную ложку, которая передается изъ рукъ въ руки; съ ложки каплетъ жиръ по всей ручк. Посл конскаго бульону, они снова принимаются за мясо, и такъ дале. Мой ужинъ, который, кстати сказать, не повредилъ мн и
Они ведутъ себя боле странно и съ необычайными гримасами обходятся съ мясомъ. Они прикладываютъ куски мяса къ щекамъ и тащатъ ихъ оттуда въ ротъ, словно бы хотли горячо приласкать его, раньше чмъ състь, при этомъ зажмуриваютъ глаза и смются. Другіе подносятъ мясо къ носу, держатъ его у самыхъ ноздрей, чтобы упиться его крпкимъ запахомъ. Вс они до самыхъ глазъ лоснятся отъ жира, чувствуютъ себя въ высшей степени прекрасно и лакомятся отъ души, не обращая вниманія на чужого, наблюдающаго за ними человка. Навшись до отвалу, они катаются по земл, испускаютъ крики и ни о комъ не заботятся, кром себя…
Тутъ я замчаю подходящаго Карня, встаю, желаю имъ доброй ночи и ухожу. Добрйшій Карнй начинаетъ меня сильно тяготить.
Я снова иду внизъ по дорог, но когда прихожу на станцію, то мн все еще не хочется спать, я себя чувствую здоровымъ и свободнымъ отъ лихорадки. Я прогуливаюсь мимо домовъ и сворачиваю въ горы. У подножія горъ стоитъ пара телгъ, запряженныхъ лошадьми. Ветъ слабый втерокъ, звзды сіяютъ на неб, до меня доносится тихое журчаніе Терека, а кругомъ высятся мрачныя и молчаливыя горы. Ихъ могучее величіе производитъ на меня впечатлніе, я закидываю голову и смотрю на ихъ вершины, достигающія чуть не до неба. Смотрю я и на звзды, нкоторыя узнаю, но он словно соскользнули со своихъ обычныхъ мстъ, Большая Медвдица стоитъ какъ разъ надъ головой.
Теперь у насъ, въ Норвегіи, конечно, вечеръ, думаю я, и солнце погружается въ морскую глубь. Тамъ солнце багрово при закат; да, тамъ, на свер, оно иной разъ красне, чмъ гд-либо въ другомъ мст. Но, полно объ этомъ… Нигд я не видлъ, чтобы звзды такъ ярко свтили, какъ здсь на Кавказ, а серпъ луны, хотя едва только вышелъ за предлы первой четверти, сіялъ, словно въ полнолуніе. Это совершенно ново для меня, такой сильный свтъ на полуночномъ неб интересуетъ меня и не допускаетъ предаваться тоск по родин. Я сажусь на землю и смотрю вверхъ на небо, а такъ какъ я принадлежу къ тмъ изъ людей, которые, въ отличіе отъ многихъ другихъ, еще не привели всхъ вопросовъ о Бог въ должный порядокъ, то сижу нкоторое время, погрузившись въ мысли о Бог и Его твореніи. Я попалъ въ новый непостижимый, заколдованный міръ; это древнее мсто ссылки чудеснйшая изо всхъ странъ, когда-либо мною виднныхъ. Я все боле и боле предаюсь своимъ мечтаніямъ и уже не думаю о сн. Горы представляются мн чмъ-то невроятнымъ; точно он пришли откуда-то издалека и остановились какъ разъ подл меня.
Какъ и вс люди, привыкшіе къ одиночеству, я имю обыкновеніе часто бесдовать самъ съ собою; я ухожу въ самого себя, содрогаюсь отъ блаженства и говорю громко. Здсь хотлъ бы я уснуть: я укладываюсь, топочу ногами и ощущаю наслажденіе во всхъ членахъ своего тла, потому что все такъ прекрасно кругомъ. Но холодъ даетъ себя знать, скоро начинаетъ у меня зябнуть бокъ, я встаю и иду назадъ къ лошадямъ. Об лошади стоятъ разсдланныя и распряженныя; каждая крпко привязана къ своей телг. У обихъ пустые мшки изъ-подъ маиса привязаны къ морд. Я развязываю мшки, ослабляю также повода, чтобы он могли пощипать немножко зеленой травки. Потомъ я ласкаю ихъ, глажу и удаляюсь.
Лошади перестаютъ щипать траву, поднимаютъ головы и смотрятъ мн вслдъ. Когда я собираюсь уйти, приласкавъ ихъ напослдокъ, то он хотятъ итти за мной. Я замчаю, что он чувствуютъ свое одиночество и охотно бы остались въ обществ человка.
Разумется, я не обращаю на это вниманія, но, когда я иду вдоль луга, у меня вдругъ является соблазнительная мысль прохаться верхомъ, и я снова возвращаюсь назадъ. Я выбираю лошадь, которая выглядитъ получше, хотя она тоже тоща и вовсе не элегантна, отвязываю ее и сажусь верхомъ. Затмъ я ду вверхъ по дорог, наискось въ горы.