В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)
Шрифт:
Все тихо вокругъ, слышенъ только стукъ копытъ. Станція давно исчезла у меня изъ глазъ, горы и долины заволакиваются дымкой, но я знаю дорогу назадъ.
Дороги, собственно говоря, нтъ, однако я быстро подвигаюсь впередъ; когда лошадь бжитъ рысью, то ея острая спина безъ сдла очень даетъ себя знать; но она охотно переходить въ галопъ, и тогда дло идетъ превосходно на ладъ.
Горы здсь не такія обнаженныя, а кругомъ поросли лиственнымъ кустарникомъ и кустиками папоротниковъ. Прохавъ немного въ горы, я наталкиваюсь на дорогу, перерзающую мой путь. Я останавливаюсь, гляжу впередъ и назадъ, и не ршаюсь, по какой мн дорог похать. Когда я такъ стою и раздумываю, то вижу, что съ высоты спускается на дорогу человкъ. Лошадь также настораживаетъ уши. Я схожу съ лошади и начинаю побаиваться,
Когда человкъ подходить поближе, я киваю ему въ знакъ привтствія, что равносильно словамъ: я твой другъ. Онъ ничего не отвчаетъ, но подходитъ еще ближе. На немъ срый плащъ и неслыханныхъ размровъ мховая шапка, какія я раньше видалъ на пастухахъ. Это, вроятно, и есть пастухъ, что можетъ подтвердить его потертый плащъ; но вокругъ таліи у него зеленый поясъ, а за нимъ сбоку кинжалъ и пистолетъ. Онъ равнодушно проходитъ мимо меня. Я смотрю ему вслдъ и, когда онъ отошелъ шага на два, зову его, предлагая ему папироску. Онъ оборачивается и, изумленный, беретъ папироску; когда онъ зажегъ ее, то произнесъ быстро нсколько словъ. Покачиваніемъ головы я указываю ему, что не могу понять. Онъ опять что-то говоритъ; но такъ какъ я не могу съ нимъ объясняться, то онъ и отправляется вскор своей дорогой.
Я чувствую величайшую радость, что встрча эта такъ благополучно обошлась, и снова успокаиваюсь. Я глажу лошадь, привязываю ее къ кусту папоротника невдалек отъ дороги и пускаю ее на траву, самъ же сажусь подл. Пастухъ, вроятно, и въ мысляхъ не имлъ ничего худого, скоре наоборотъ! Онъ, пожалуй, и самъ испугался меня. За папироску онъ такъ сердечно поблагодарилъ. Но предположимъ, что этотъ человкъ захотлъ бы убить меня, одинокаго и беззащитнаго. Да, что же было бы тогда? Я бы бросился на него и руками ухватилъ за горло. А задушивъ его чуть не на смерть, я бы передохнулъ на минутку и далъ бы ему возможность покаяться въ грхахъ; затмъ бы я уже прикончилъ его.
Я не имлъ бы ничего противъ, чтобы кто-нибудь съ родины увидалъ меня въ минуту этой страшной борьбы съ дикаремъ…
Мн чуточку холодно, но это не мшаетъ мн чувствовать себя превосходно. Вс люди, спящіе въ своихъ постеляхъ и употребляющіе часы ночи лишь для того, чтобы лелять свои слабости, разв неневыносимы? И самъ я всю жизнь лежалъ на европейскихъ постеляхъ съ подушками; счастье только, что я вынесъ это. Положимъ, у меня всегда была богатырская натура.
Мсто, на которомъ я лежу, словно островокъ между горами; здсь хотлъ бы я поселиться между мсяцемъ и звздами и, быть можетъ, среди невидимыхъ существъ, порожденій эира, которыя стали бы навщать меня. Я не знаю, гд бы я здсь нашелъ воду, но я назвалъ бы это мсто источникомъ, потому что оно лежитъ такъ высоко.
Я снова сажусь на лошадь и ршаюсь отправиться по дорог внизъ. Лошадь отдохнула и охотно пускается рысью, но, такъ какъ я едва не перескакиваю ей черезъ голову, то и стараюсь сдержать ее. Вдругъ, на поворот дороги глазамъ моимъ открывается воздланная долина. Я слзаю съ лошади и размышляю. Передо мною лежитъ грузинская деревушка, нсколько маленькихъ хижинъ, пріютившихся на выступахъ отвсной горы. Я не знаю, что мн предпринять, я боюсь похать туда. У меня, пожалуй, отнимутъ тамъ мою лошадь.
Я отвожу лошадь назадъ, чтобы спрятать ее, и привязываю накрпко въ сторон отъ дороги. Потомъ я спускаюсь немного внизъ, чтобы убдиться въ безопасности; я — руководитель лошади, и долженъ изслдовать, все ли благополучно. Сначала я предполагалъ одному спуститься въ долину, потомъ подумалъ: если что произойдетъ, то всегда лучше имть возможность вспрыгнуть на лошадь. Я услся поэтому и верхомъ похалъ внизъ.
Подъзжая къ хижинамъ, я остановился и взвсилъ все еще разъ. Быть можетъ, не слдовало мн итти поздно. Собаки увидли меня и подняли отчаянный лай, вскор я замтилъ человка, стоящаго на крыш и глядящаго на меня. Мн не оставалось, такимъ образомъ, ничего больше, какъ спуститься къ нему. Но я предпочелъ бы очутиться теперь на станціи.
Собаки глядли злобно, он были велики, желты и похожи на медвдей; лая, он закидывали головы назадъ, при чемъ шерсть у нихъ на спин поднималась дыбомъ. Я питаю слабую надежду, что человкъ на крыш и есть тотъ самый пастухъ, которому я передъ тмъ далъ папироску и съ которымъ такъ подружился, но, когда онъ спускается съ крыши, то я вижу тотчасъ же, что
Добрый вечеръ! кланяюсь я издалека. Онъ не понимаетъ моего русскаго языка и молчитъ, молчитъ съ злымъ вроломнымъ видомъ. Тогда я припоминаю магометанское привтствіе, которое, какъ мн случалось читать, употребляется кавказскими народами, и я произношу по-арабски: саламъ алейкюмъ! Это онъ мгновенно понимаетъ, потому ли, что я случайно напалъ на человка, одареннаго геніальной способностью къ языкамъ, или потому, что арабскій его родной языкъ. Онъ отвчаетъ: «на алейкюмъ сала-амъ» и кланяется. Тогда ему приходитъ въ голову продолжать и дальше все въ томъ же дух, но я, разумется, не понимаю ни слова и даже не могу отличить, на которомъ изъ полусотни кавказскихъ нарчій онъ говоритъ. Чтобы не оставаться совершенно безмолвнымъ, я пускаю въ ходъ съ полдюжины знакомыхъ мн русскихъ словъ, но они не производятъ на него никакого впечатлнія. Пара полуголыхъ ребятишекъ слзаютъ также съ крыши и глазютъ на меня съ такимъ видомъ, словно я съ неба свалился. Эти крохотныя существа живутъ такъ далеко отъ прочихъ людей, они не познали еще искусства просить милостыню, а потому перепуганы и тихи. У нихъ темный цвтъ кожи, они некрасивы, глаза темные и круглые, а рты очень велики.
Я подаю человку папироску, чтобы задобрить его, и такъ какъ онъ беретъ ее, а вмст съ нею и огня, то я набираюсь храбрости и мужества. Мн приходитъ на мысль, что я все-таки, быть можетъ, что-либо да сдлаю для науки во время своего путешествія, напримръ, я могъ бы изучить жилище этого татарскаго пастуха. Я начинаю снаружи разсматривать строеніе и, такъ какъ русскій языкъ мн не помогаетъ, то я съ тмъ же успхомъ перехожу на норвежскій, что мн, во всякомъ случа, удается лучше, и прошу у человка позволенія осмотрть его домъ. Онъ, кажется, не противится этому, отходить только немного къ сторонк и берется за какую-то работу. Чтобы не сбиться съ тона въ нашемъ разговор, я кланяюсь всякій разъ тамъ, гд полагается кланяться, и все время веду учтивую бесду совершенно такъ же, какъ если бы онъ меня понималъ; время отъ времени я улыбаюсь даже, когда онъ говоритъ что-либо, кажущееся мн шуточкой. Я оставляю лошадь на попеченіе ребятишекъ и даю имъ за то пару мдныхъ монетъ.
Домъ вырытъ въ гор, но спереди, по об стороны отверстія, онъ возведенъ изъ камня и скрпленъ известкой. Крыша далеко выдается впередъ и покоится на каменныхъ столбахъ; столбы эти даже немного обтесаны. Въ отверстіи для входа нтъ двери.
Вотъ и все.
Когда я поднимаю глаза вверхъ, чтобы разглядть крышу, то замчаю, что тамъ наверху лежатъ еще дв человческія фигуры, смотрятъ на меня, потомъ боязливо отодвигаются назадъ и закутываютъ платками свои лица. Гаремъ, думаю я, гаремъ овечьяго пастуха! Что за безуміе у этихъ восточныхъ народовъ: до сихъ поръ не могутъ они отршиться отъ этого! Я охотно изслдовалъ бы крышу и ея обитателей, но хозяинъ, повидимому, не намренъ пригласить меня туда, — наоборотъ, онъ длаетъ видъ, что посщеніе мое покончено. Я вынимаю изъ кармана свою записную книгу и заношу въ нее все, что видлъ; мн хочется показать имъ, что я это длаю лишь съ научной цлью, и такъ какъ мн необходимо осмотрть его жилище также и внутри, то я останавливаюсь передъ отверстіемъ и новой папироской соблазняю хозяина слдовать за мною. Онъ беретъ папироску и позволяетъ мн войти.
Внутри темно, но хозяинъ зажигаетъ лампу. Эта глупая европейская керосиновая лампа оскорбляетъ меня; но вдругъ мн приходитъ въ голову, что «вчный огонь» древнихъ и былъ какъ разъ керосинъ и, если ужъ гд-нибудь на свт долженъ онъ горть, то, разумется, на Кавказ. Очагъ находится не посреди комнаты, а довольно далеко въ сторон; онъ сложенъ изъ большихъ камней. Здсь и тамъ разбросаны на земл чашки и горшки изъ дерева, глины и желза; насколько я замчаю, мн здсь не прійдется имть дла ни со стилемъ рококо, ни со стилемъ Людовика XVI, я совсмъ не нахожу точно подходящаго стиля, и вдругъ встаетъ у меня передъ глазами залъ пожарной команды тамъ, дома, въ Христіаніи, во всемъ своемъ много разъ оспариваемомъ великолпіи. По стнамъ висятъ ковры. Ага, вліяніе гарема, думаю я, присутствіе нжной женской руки. Я беру лампу и освщаю ковры; это великолпные кавказскіе ковры, старые и новые изъ туго спряденной шерсти, украшенные разноцвтными фигурами. Узоръ персидскій.