Василий Тёркин
Шрифт:
– Да у тебя жена-то еще молодуха, - пошутил Теркин, - а он тебя, тетка, старухой зовет.
– Известно, - ответила в тон хозяйка и тихо улыбнулась поблеклыми умными глазами.
– Ему же ловчее... На молоденьких-то поглядывать.
– Да который тебе годок?
Теркин слез и присел на крылечке.
– Много ей годов, не меньше мово!
– отозвался Николай, с ведром в руках подходивший к лошади.
– Прибавляет?
– спросил Теркин и подмигнул. Ему эта крестьянская чета нравилась.
– Много
– И неужели много детей выкормила и выходила?
– Выходить-то выходили, - ответила она и характерно повела губами, - только не своих.
– Как так?
– Своих-то у нас не было, господин, - опять откликнулся Николай от лошади.
– Трех приемышей брали... и все девок...
– А теперь опять одни остались, - выговорила хозяйка.
– Замуж повыдали?
– Нешт/о!
– У двух уж дети свои, - добавил Николай.
– Вот тебе, поди, и скучненько бывает?
– спросил Теркин.
– Мало ли што!
– Здесь, в Кладенце, выдали?
– Одну здесь.
– Значит, внучки все равно есть, хоть и не кровные.
Теркин вынул из кармана сверток с пряниками и подал хозяйке.
– Снеси внучке.
– Благодарствуем.
– Ты где же это, кормилец, пряники-то добыл? Мне и невдомек!
– обратился к Теркину Николай.
Лошадь его все еще пила из ведра.
– На фабрику заходил!
– весело ответил Теркин.
– Не к Птицыну ли, к Акинфию Данилычу?
– К нему самому.
– А я думал... так... за надобностью куда... Значит, у Птицына были, заведение его посмотреть... Намедни я одного барина возил, тоже полюбопытствовал... Сколько здесь теперь заведеньев... противу птицынского нет ни одного, даром что он не коренной кладенецкий.
– Понравился вам Акинфий Данилыч?
– спросила хозяйка.
– Душевный человек... Ласковый такой...
– Это верно, - отозвался Николай, - добрейшей души. И сколько народу им кормится на базаре да и по деревням торговки, разносчики. Никому не откажет, верит в долг. Только им и живы.
– Он не по старой вере?
На вопрос Теркина Николай оставил ведро и немного почесался.
– Как сказать, мы в это не входим... Сын - от... чай, видели... такой худощавый из себя парень, - большой искусник по своей части... Тот, поди, куда-нибудь гнет... Только они к здешней молельне не привержены.
Теркин вынул папиросу и спросил:
– А курить у вас не зазорно, тетка?
– Курите, батюшка, мы ведь не раскольники.
Возглас Николая почему-то вызвал в Теркине сильное желание поговорить с этой четой по душе о самом себе, об отце, о том, зачем он проник во двор пряничного заведения.
– Послушай, - окликнул он Николая, покончившего с водопоем лошади, - ты небось знаешь, чей был прежде двор, где теперь Птицыны?
– Допрежь? Дай Бог памяти!
– Чтой-то...
– подсказала жена.
– Н/ешто запамятовал? Теркиных дом-от... спокон веку стоял.
– Ивана Прокофьича ужли не помнишь?
– спросил Теркин, и краска проступила у него в щеках.
Николай почесал у себя над виском и снял картуз.
– Это точно! Как не помнить Иван Прокофьича... Никак, он помер?..
– Помер, - повторил Теркин и тотчас же прибавил: - И старухи нет... Ты, Николай, думаешь, что я - заезжий барин? Так полюбопытствовал посмотреть, как пряники делают у Птицына?.. А я на этом самом дворе вырос. Меня Иван-то Прокофьич со своей старухой приняли... вот как вы же трех невест воспитали... Я - их нареченный сын.
– Ой ли?
Николай подошел поближе к нему и вгляделся.
– Может, видал меня мальчишкой?
– Видать то видал, беспременно, а ни в жисть не признаешь!
– Вон ты, кормилец, какой теперича - барин настоящий.
Жена Николая подперла ладонью свое благообразное, немного строгое лицо и тоже воззрилась в гостя.
– Бездетные они были, это точно. Сама-то я не бывала у них ни единожды, а в шабрах немало гуторили. Помнишь, Митрич? У Ивана-то Прокофьича нелады шли со старшиной, что ли?
– С Малмыжским? Как не помнить! Он, никак, и на поселение угодил? Так ведь, батюшка?
Теркин все им рассказал: про ссылку отца, про свое ученье и мытарства, про то, как он больше пяти лет не заглядывал в Кладенец - обиду свою не мог забыть, а теперь вот потянуло, не выдержал, захотелось и во дворе побывать, где его, подкидыша, приняли добрые люди.
– Видишь, тетка, - сказал он, совсем смягченный своим признанием, - я такой же приемыш, как и твои названые детки. Вы их со стариком где же брали? У здешних кладенецких крестьян или у деревенских?
– Все у здешних, - ответили оба разом.
– А я - подкидыш!
И муж, и жена помолчали.
– Так и не знаешь, - тихо спросила Анисья, - каких таких родителев?
– Слышала, чай, подкинули... Как же тут узнаешь?
Николай значительно поглядел на жену: "нечего, мол, попусту болтать".
– Лучше и родные отец с матерью для меня не быи бы, - сказал Теркин.
Он взглянул на мужа и жену и радовался тому, что эта чета всем своим побытом выедала из него недавнее злобное чувство к кладенецким мужикам.
– Не понесешь без лютой нужды свое детище к чужим людям, - как бы про себя выговорила Анисья и отошла к воротам.
Теркин поднялся.
– Поминают ли здесь добром Ивана Прокофьича?
– спросил он возбужденно.
– Ведь он живот положил за своих однообщественников! И базарную-то площадь он добыл от помещика, чуть не пять лет в ходоках состоял. А они его тем отблагодарили, что по приговору сослали, точно конокрада или пропойцу.