Ведьмак. Перекресток воронов
Шрифт:
Мужик, видать, что-то прочёл в глазах ведьмака, потому что отступил на шаг и судорожно сглотнул. Ведьмак уже почти решился, уже сжал ключ в кулаке, когда ворота отворились, и в них показалась высокая жрица. Он помнил её, она всегда была сообразительной. Сориентировалась мгновенно.
— Входи, — отрезала она. — Живо. Немедленно.
Закрыла за ним ворота, задвинула засов.
— Здравствуй, Неннеке.
— Здравствуй, Геральт. Как же ты вырос. Помню тебя мальчишкой — едва макушкой до пояса моей юбки доставал. А теперь гляди-ка, молодец хоть куда, мечи за
— А я тебя помню послушницей. А теперь вот жрица...
— То, что ты собирался сделать у ворот, — смерила она его острым взглядом, — было бы очень глупо.
— Я же ничего не сделал.
Она вздохнула.
— Учим вас, учим, а вы всё своё.
— Не всему научили, — буркнул он. — И потом только стыд. Не знаю, что такое орбита. И циркуляр. Не ведаю, что значит сустентоваться. Или что такое перпро гора. И что такое финально...
— Чтобы финально доучиться, — оборвала она его, — запишись зимой в Оксенфурт. Вольным слушателем. Да книжки почитывай на досуге.
— Прости. Я не хотел...
— Хотел. Веди коня сюда, в конюшню.
Они вышли на аллею, что вела к главному зданию.
— Давно в пути? Когда покинул Крепость?
— В марте. За день до равноденствия.
— Далеко забрёл?
— Да как сказать... Только в Каэдвене и был.
— Только в Каэдвене? — удивилась она. — А ведь как мечтал океан увидеть, помню. Лукоморье, Новиград, Горс Велен...
— Может, когда-нибудь. В Каэдвене я нескольких чудовищ упокоил...
— Хвастун. Только это тебя к нам и привело? Похвастаться? Поворчать на наше обучение? Или что-то ещё? Эликсиры? Ведь ты вроде не ранен и не хвор? С виду здоров.
— Эликсиры пригодятся, уходят как вода. Но больше всего... Хотел бы поговорить с матерью Ассумптой.
— Ага, — Неннеке не смотрела на него. — Важные, стало быть, дела. А мать Ассумпта очень занята. Не знаю, примет ли тебя.
— Пока не проверим — не узнаем.
— Ишь, какой умник.
Они миновали сад. Трудившиеся на грядках жрицы и послушницы провожали их взглядами. Некоторые помахали ему — он их не помнил. Неудивительно: когда он видел их в последний раз, они были маленькими девочками. А ведь ничто в мире не менялось так быстро, как девочки.
Они шли дальше.
Под навесом, открытым всем ветрам, несколько послушниц в масках и длинных перчатках трудились над изготовлением мыла, смешивая в чанах щёлочь, соду, масла и какие-то сильно пахнущие благовония. Геральт знал, что мыло из Эльсборга славилось даже за пределами Каэдвена. Сам он, когда учился в храме, был вынужден пользоваться такими мылами. В Каэр Морхене в ходу было исключительно серое мыло без запаха. Дело было не только — по крайней мере, не только — в презрении к благовониям и связанной с ними женственности. Подавляющее большинство чудовищ обладало очень чутким нюхом — а некоторые и вовсе невообразимо острым. У неестественно пахнущего ведьмака против них не было ни единого шанса.
— Нас отсюда гонят, — вдруг сказала Неннеке.
— Что?
— Гонят нас отсюда, — повторила она, щурясь. — Одна из причин... не единственная...
Жрица постучала в дубовую дверь. Их пригласили войти.
Ассумпта из Ривии, верховная жрица храма, сидела за заваленным пергаментами столом. Геральт в последний раз видел её восемь лет назад. С тех пор она располнела. И сильно поседела.
С ней были две жрицы и послушница. Жрицы улыбнулись ему. Обеих он знал. Флавия преподавала историю. Айлид — Старшую Речь. Послушницу он не знал. Она была слишком молода.
— Мать Ассумпта, — сказала Неннеке. — Это Геральт...
— Вижу. Флавия, Айлид, Здравка, благодарю вас. Тебя тоже, Неннеке. Садись, Геральт.
За окном, со стороны сада, трещали сороки. Пронзительно. Видать, углядели где-то кота.
— Изменилось твоё лицо, — наконец промолвила жрица. — И глаза, и это не от мутации. И никогда ты так не кривил губы. Можешь ничего не говорить. Я вижу и знаю.
— Говорят... — он прокашлялся. — Говорят, вас хотят отсюда выгнать, мать. И будто бы по нашей вине.
— Кто тебе это сказал? Неннеке? Нет, Геральт. Никто из вас, обучавшихся здесь юнцов, не виноват, и ни на кого из ведьмаков у нас нет обиды. А то, что процветают темнота и невежество, что ширится мещанство — это ведь и наша вина тоже. Плохо учили. Плохо воспитывали. Ведь это наши бывшие воспитанники нынче гонят нас отсюда. Законами, которые сами же и установили.
— Те, у ворот, толковали... Толковали об изгнании женщин из храма. Речь шла...
— Знаю, о чём шла речь. Тоже о законе. О том, что врачевание женщин противозаконно и карается. Придумали это, разумеется, мужчины. Ха, кабы это они носили детей, прерывание объявили бы священным таинством и проводили бы при молитвах, благовониях да хоровом пении.
— Странен этот мир, — продолжила после паузы Ассумпта из Ривии. — Над нашей богиней глумятся, молитвы наши высмеивают. Мол, предрассудки. А на западе да севере по пустошам какие-то культы плодятся, секты разные. Пауков почитают, змей, драконов да прочих чудищ. О злодействах люди шепчутся, о жертвах человеческих. А с этим почему-то никто бороться не спешит. И сектантов гнать не торопится.
— Мы перебираемся на юг, за Понтар, — упредила она вопрос. — В Темерию, а точнее, в Эллендер. Там есть заброшенный храм, местный правитель милостиво дозволяет нам там обосноваться. Разумеется, и там мы станем помогать женщинам, что в помощи нуждаются, — нравится это кому-то или нет. Ну, да полно о наших делах. Что у тебя? Рассказывай.
Он рассказал. Но только о ведьмачьих заказах. Не упомянул о мародёре, зарубленном у деревни Нойхольд. Ни о воронах на распутье, ни о том, что из этого вышло. Мать Ассумпта слушала терпеливо. И подытожила — кратко и метко:
— Я чую и знаю, что тебе нужно.
— Знаешь?
— Конечно. Ведь помочь тебе я могу лишь своим знанием. Что ты хочешь узнать, мальчик? Прости. Ведьмак Геральт.
Он долго молчал.
— Что на самом деле произошло в Каэр Морхене? В тысяча сто девяносто четвёртом году?