Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

3. Слабеет жизни гул упорный, Уходит вспять прилив забот. И некий ветр сквозь бархат черный О жизни будущей поет. Очнусь ли я в другой отчизне, Не в этой сумрачной стране? И памятью об этой жизни Вздохну ль когда-нибудь во сне? Кто даст мне жизнь? Потомок дожа, Купец, рыбак, иль иерей В грядущем мраке делит ложе С грядущей матерью моей? Быть может, венецейской девы Канцоной нежной слух пленя, Отец грядущий сквозь напевы Уже предчувствует меня? И неужель в грядущем веке Младенцу мне – велит судьба Впервые дрогнувшие веки Открыть у львиного столба? Мать, что поют глухие струны? Уж

ты мечтаешь, может быть, Меня от ветра, от лагуны Священной шалью оградить? Нет! Всё, что есть, что было, – живо! Мечты, виденья, думы – прочь! Волна возвратного прилива Бросает в бархатную ночь! Август – сентябрь 1909 г.

Петр Бобринский

«Латинским парусом погас…»

Латинским парусом погас Закат на взморье и затеплил Венеции иконостас, Венеции остывший пепел. И стали воды глубоки, Неизреченны и бездонны: С небес, по выгибу реки, Плывут гондолы и мадонны. Та с яслями, та со стены, Где зреют розовые гроздья, Та в синем, праздника весны Беллини благостная гостья. Их много, много протекло, Покуда не замкнулись своды… И тяжело стучит весло О поглотившие их воды.

Torcello

Тут мастера из дальней Византии. Сожженный солнцем остров мирно спит, И потемнели ризы золотые Над алтарем мерцающих абсид. Но строги неулыбчивые лики Святых, и свеж, как новозданный храм, И корабли воздушной базелики <sic> К восточным нас уносят берегам.

Венеция

Морей жемчужина, давно ли Мой взор восторженный ловил Знакомый ряд у старой воли На страже гордых компанилл, <sic> Я снова твой – мечты крылаты, — И мне – каналов мерный плеск. И весел шум, и зданий блеск, Как в небе радуга, богатый, И возникающий вдвойне Излом уже забытых линий, Джудекка в зоревом огне, И узких улиц сумрак синий. Все будит старую любовь — Лагуны ширь и моря ласка, И красный парус, точно кровь На зыби светлого дамаска.

Ольга Бодневская

Из Венеции

И спит Венеция, и будто бы не спит В сияньи лунной ночи: Безмолвье там царит в той сказочной стране… …Преодолеть мечты охоты нет, нет мочи; Как будто грезишь все в забвеньи, в полусне… Вот, словно птица, вдруг скользнет вдали гондола… А там еще одна; их много: целый ряд, Так нежно прозвучит оттуда баркарола… Сверкнули фонари, как светляки горят… Недвижим будто сфинкс, загадочный, как море, На гондоле стоит красавец гондольер; Поет он про любовь, про счастье, негу, горе, Про красоту поет, склонившись на барьер… И слушают ту песнь блистающие воды, И звезды в небесах, и бледная луна… Отдавшись чарам тем, внимает вся природа… В ответ вздыхает ей синьора у окна…

Николай Брандт

Венецианская ночь

Как нимф играющих любви настигнул сны Безжалостный сатир – могильный час разлуки. Ты подошла к окну, вдыхая свет луны, И в диком ужасе вдруг заломила руки. Внизу, у выхода, скрывая под плащами Сердца из дерева и злую сталь клинка, Чернели облики, недвижные пока, Подосланных убийц. Безумной мысли пламя Взметнулося в мозгу: «Предупредить, помочь!» Но тщетно о стекло нагие бились груди… И жаркие уста, безбожные всю ночь, Про Бога вспомнивши, взмолилися о чуде. Но нет случайности, когда вся жизнь случайна! Беспечный, как дитя, он ступит на крыльцо. Дыханье гибели пахнет ему в лицо, И над поверженным сольются мрак и тайна.

Александр Брумберг

«По водам Риальто гондола скользила…»

По водам Риальто гондола скользила, Вперед ее гнал гондольер молодой. «Потише, Джузеппе, ведь дама просила, Чтоб ты не будил ее быстрой волной». Прекрасная дама ужасно

устала, В гондолу вошла вся объятая сном: В роскошном палаццо всю ночь танцевала С прелестным и милым французским послом. Ей чудится шепот таинственно нежный И говор чуть в нос молодого посла, И кончик манишки его белоснежной, И хвостики фрака, как ушки осла. Какие смешные и узкие плечи У этих комичных французских послов, Зато как пленительно страстны их речи Под чувственный запах японских духов. Так юная дама мечтала в дремоте, А юный Джузеппе стоял на корме И песню мурлыкал в тоске и заботе О сером и будничном завтрашнем дне.

Валерий Брюсов

Анатолий в Венеции XVIII в

Я видела в окно: на маленькой гондоле Он уплывал от стен монастыря, И за кормой пурпурная заря Дрожала в синеве цветком желтофиоли. Как плавно, как легко, как смело – Анатолий Скользил веслом по брызгам янтаря, Но всплески волн чуть долетали с воли, И покрывали их напевом псалтыря. Я отошла смущенно и тревожно… С толпой подруг спустилась в церковь я, Но жить казалось мне смешно и невозможно. О Господи! да будет власть твоя. Надломлены мечты, но я роптать не вправе… О сердце, замолчи… Ехресtans expectavi… 1894 г.

Данте в Венеции

По улицам Венеции, в вечерний Неверный час, блуждал я меж толпы, И сердце трепетало суеверней. Каналы, как громадные тропы, Манили в вечность; в переменах тени Казались дивны строгие столпы, И ряд оживших призрачных строений Являл очам, чего уж больше нет, Что было для минувших поколений. И, словно унесенный в лунный свет, Я упивался невозможным чудом, Но тяжек был мне дружеский привет… В тот вечер улицы кишели людом, Во мгле свободно веселился грех, И был весь город дьявольским сосудом. Бесстыдно раздавался женский смех, И зверские мелькали мимо лица… И помыслы разгадывал я всех. Но вдруг среди позорной вереницы Угрюмый облик предо мной возник. – Так иногда с утеса глянут птицы — То был суровый, опаленный лик. Не мертвый лик, но просветленно-страстный. Без возраста, не мальчик, не старик. И жалким нашим нуждам не причастный, Случайный отблеск будущих веков, Он сквозь толпу и шум прошел, как властный. Мгновенно замер говор голосов, Как будто в вечность приоткрылись двери, И я спросил, дрожа, кто он таков. Но тотчас понял: Данте Алигьери. 1900 г.

Лев святого Марка

Pax tibi, Marce, evangelista meus.

(Надпись на книге, которую держит в лапах лев святого Марка)

Кем открыт в куске металла Ты, святого Марка лев? Чье желанье оковало На века – державный гнев? «Мир тебе, о Марк, глашатай Вечной истины моей». И на книгу лев крылатый Наступил, как страж морей. Полузверь и полуптица! Охраняема тобой, Пять веков морей царица Насмехалась над судьбой. В топи илистой лагуны Встали белые дворцы, Пели кисти, пели струны, Мир судили мудрецы. Сколько гордых, сколько славных, Провожая в море день, Созерцали крыл державных Возрастающую тень. И в святые дни Беллини Ты над жизнью мировой Так же горд стоял, как ныне Над развенчанной страной. Я – неведомый прохожий В суете других бродяг; Пред дворцом, где жили дожи, Генуэзский вьется флаг; Не услышишь ты с канала Тасса медленный напев; Но, открыт в куске металла, Ты хранишь державный гнев. Над толпами, над веками, Равен миру и судьбе, Лев с раскрытыми крылами На торжественном столбе. Венеция, 1902 г.