Венеция в русской поэзии. Опыт антологии. 1888–1972

Антология

Венеция

Почему под солнцем юга в ярких красках и цветах, В формах выпукло-прекрасных представал пред взором прах? Здесь – пришлец я, но когда-то здесь душа моя жила. Это понял я, припомнив г'oндол черные тела. Это понял, повторяя Юга полные слова, Это понял, лишь увидел моего святого Льва! От условий повседневных жизнь свою освободив, Человек здесь стал прекрасен и как солнце горделив. Он воздвиг дворцы в лагуне, сделал дожем рыбака, И к Венеции безвестной поползли, дрожа, века. И доныне неизменно все хранит здесь явный след Прежней дерзости и мощи, над которой смерти нет. Венеция, 1902 г.

Опять в Венеции

Опять встречаю с дрожью прежней, Венеция, твой пышный прах! Он величавей, безмятежней Всего, что создано в веках! Что наших робких дерзновений Полет, лишенный крыльев! Здесь Посмел желать народный гений И замысл свой исчерпать весь. Где грезят древние палаты, Являя

мраморные сны, Не горько вспомнить мне не сжатый Посев моей былой весны, И над руиной Кампаниле, Венчавшей прежде облик твой, О всем прекрасном, что в могиле, Мечтать с поникшей головой. Пусть гибнет все, в чем время вольно, И в краткой жизни, и в веках! Я вновь целую богомольно Венеции бессмертный прax! Венеция, 1908 г.

Екатерина Бунге

«Качались гондолы, как черные звери…»

Качались гондолы, как черные звери, Вокруг разноцветно мелькавших огней. Казалось, раскрылись вдруг тайные двери В волшебное царство прозрачных теней. Вставали виденья из темной лагуны, Дворцов отражался таинственный ряд, Звенели вдали серебристые струны, И вздохи дрожали ночных серенад. Мы плыли в гондоле, как бледные тени, К неведомо дальним, манящим огням, И, полная сонно-задумчивой лени, Гондола скользила по мрачным волнам. Не знаю, на землю ли грезы спустились, Иль мы приближалися к царству мечты, Но призраки с жизнью в душе нашей слились, Мы были за гранью волшебной черты. Венеция

Иван Бунин

Венеция

Восемь лет в Венеции я не был… Всякий раз, когда вокзал минуешь И на пристань выйдешь, удивляет Тишина Венеции, пьянеешь От морского воздуха каналов. Эти лодки, барки, маслянистый Блеск воды, огнями озаренной, А за нею низкий ряд фасадов Как бы из слоновой грязной кости, А над ними синий южный вечер, Мокрый и ненастный, но налитый Синевою мягкою, лиловой, — Радостно все это было видеть! Восемь лет… Я спал в давно знакомой Низкой, старой комнате, под белым Потолком, расписанным цветами. Утром слышу, – колокол: и звонко И певуче, но не к нам взывает Этот чистый одинокий голос, Голос давней жизни, от которой Только красота одна осталась! Утром косо розовое солнце Заглянуло в узкий переулок, Озаряя отблеском от дома, От стены напротив – и опять я Радостную близость моря, воли Ощутил, увидевши над крышей, Над бельем, что по ветру трепалось, Облаков сиреневые клочья В жидком, влажно-бирюзовом небе. А потом на крышу прибежала И белье снимала, напевая, Девушка с раскрытой головою, Стройная и тонкая… Я вспомнил Капри, Грациэллу Ламартина… Восемь лет назад я был моложе, Но не сердцем, нет, совсем не сердцем! В полдень, возле Марка, что казался Патриархом Сирии и Смирны, Солнце, улыбаясь в светлой дымке, Перламутром розовым слепило. Солнце пригревало стены Дожей, Площадь и воркующих, кипящих Сизых голубей, клевавших зерна Под ногами щедрых форестьеров. Все блестело – шляпы, обувь, трости, Щурились глаза, сверкали зубы, Женщины, весну напоминая Светлыми нарядами, раскрыли Шелковые зонтики, чтоб шелком Озаряло лица… В галерее Я сидел, спросил газету, кофе И о чем-то думал… Тот, кто молод, Знает, что он любит. Мы не знаем — Целый мир мы любим… И далеко, За каналы, за лежавший плоско И сиявший в тусклом блеске город, За лагуны Адрии зеленой, В голубой простор глядел крылатый Лев с колонны. В ясную погоду Он на юге видит Апеннины, А на сизом севере – тройные Волны Альп, мерцающих над синью Платиной горбов своих ледяных… Вечером – туман, молочно-серый, Дымный, непроглядный. И пушисто Зеленеют в нем огни, столбами Фонари отбрасывают тени. Траурно Большой канал чернеет В россыпи огней, туманно-красных, Марк тяжел и древен. В переулках — Слякоть, грязь. Идут посередине, — В опере как будто. Сладко пахнут Крепкие сигары. И уютно В светлых галереях – ярко блещут Их кафе, витрины. Англичане Покупают кружево и книжки С толстыми шершавыми листами, В переплетах с золоченой вязью, С грубыми застежками… За мною Девочка пристряла – все касалась До плеча рукою, улыбаясь Жалостно и робко: «Mi d’un soldo!» Долго я сидел потом в таверне, Долго вспоминал ее прелестный Жаркий взгляд, лучистые ресницы И лохмотья… Может быть, арабка? Ночью, в час, я вышел. Очень сыро, Но тепло и мягко. На пьяцетте Камни мокры. Нежно пахнет морем, Холодно и сыро вонью скользких Темных переулков, от канала — Свежестью арбуза. В светлом небе Над пьяцеттой, против папских статуй На фасаде церкви – бледный месяц: То сияет, то за дымом тает, За осенней мглой, бегущей с моря. «Не заснул, Энрико?» – Он беззвучно, Медленно на лунный свет выводит Длинный черный катафалк гондолы, Чуть склоняет стан – и вырастает, Стоя на корме ее… Мы долго Плыли в узких коридорах улиц, Между стен высоких и тяжелых… В этих коридорах – баржи с лесом, Барки с солью: стали и ночуют. Под стенами – сваи и ступени, В плесени и слизи. Сверху – небо, Лента неба в мелких бледных звездах… В полночь спит Венеция, – быть может, Лишь в притонах для воров и пьяниц, За вокзалом, светят щели в ставнях, И за ними глухо слышны крики, Буйный хохот, споры и удары По столам и столикам, залитым Марсалой и вермутом… Есть прелесть В этой поздней, в этой чадной жизни Пьяниц, проституток и матросов! «Но amato, amo, Desdemona», — Говорит Энрико, напевая, И, быть может, слышит эту песню Кто-нибудь вот в этом темном доме — Та душа, что любит… За оградой Вижу

садик; в чистом небосклоне — Голые, прозрачные деревья, И стеклом блестят они, и пахнет Сад вином и медом… Этот винный Запах листьев тоньше, чем весенний! Молодость груба, жадна, ревнива, Молодость не знает счастья – видеть Слезы на ресницах Дездемоны, Любящей другого… Вот и светлый Выход в небо, в лунный блеск и воды! Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц, Перелив зеркальных вод и тонкий Голубой туман, в котором сказкой Кажутся вдали дома и церкви! Здравствуйте, полночные просторы Золотого млеющего взморья И огни чуть видного экспресса, Золотой бегущие цепочкой По лагунам к югу! 30. VIII.13

Венеция

Колоколов средневековый Певучий зов, печаль времен, И счастье жизни вечно новой, И о былом счастливый сон. И чья-то кротость, всепрощенье И утешенье: все пройдет! И золотые отраженья Дворцов в лазурном глянце вод. И дымка млечного опала, И солнце, смешанное с ним, И встречный взор, и опахало, И ожерелье из коралла Под катафалком водяным. 28. VIII.22

Виктор Буренин

Венеция

Венеция! Когда среди твоей волны Громады гордые стен мраморных потонут, Над их руинами в тот день твои сыны, Быть может, в ужасе отчаянья застонут! Но ныне плачет здесь пришлец родной страны, А слезы их не льются на обломки Веселья твоего минувшего! Потомки Могучих прадедов, они подобны им, Как тина грязная у берегов залива Подобна тине, по хребтам морским Вослед пловцу стремящейся бурливо! Смотрите: вот они средь улиц водяных Как раки ползают… О Боже неужели Прошли столетия за тем, чтобы созрели Столь жалкие плоды, – чтоб длинный ряд веков Богатства, славы – обратили тленьем? Здесь каждый памятник – печаль; среди дворцов, Средь храмов, веет все тоской и разрушеньем! И символ вольности и гордой власти – лев, Теперь стоит как будто присмирев. Презренным громом звуков барабана Могил нарушена святая тишина И будто эхо голоса тирана <?> Им вторит обмелевшая <?> волна!.. Таким ли звукам вторила она В те дни, когда, дробясь под светом лунным Вслед за гондолою катилась, серебрясь, Журча под лад напевам тихоструйным <?> С толпой веселой дружно веселясь! С толпой, которой преступленье было Лишь только в том, что у нее в груди Живое сердце слишком скоро било И слишком счастие стояло <?> впереди!

<Из поэмы «Бианка Капелло»>

Затихли похоронные гимны… Но еще лежит роковое проклятье На моем бледном челе… Я изгнана из моей родины… Меня бы презирали, преследовали, Я бы погибла здесь на чужбине, Но любовь властелина Флоренции Охраняет и защищает меня… О если бы я могла примириться С моим отцом, с моей матерью, О если бы я могла вернуться на родину! Венеция, милая Венеция! Ты встаешь передо мною из синих волн В чудном обаянии твоей красоты! Увижу ли тебя вновь, дворец Дожей! Увижу ли тебя вновь, Riva de Sciavoni? Увижу ли вас, колонны Пьяцетты, И тебя, бронзовый лев св. Марка, Уносящийся в голубую высь небес? Увижу ли я вновь золототканые знамена, Развевающиеся с высоких-высоких мачт, И на них три герба трех королевств; Гербы Кипра, Мореи и Кандии? Услышу ли я в тишине лунной ночи Плеск весла, говор серебряных вод, Разрезанных плавною гондолою, Несущейся точно черногрудый лебедь Под сладкий напев сладкой песни Моей Венеции, моей милой родины!

Иван Быковский

Из воспоминаний о Венеции

Так на закате дней суровых, Посеребренный сединой, Я жажду впечатлений новых И ласки и любви святой. Как ни скорблю, как ни страдаю, Всегда печален и угрюм, Я вновь о счастии мечтаю В минуты невеселых дум… И верю: рок мой беспощадный Мне даст душою отдохнуть: Проглянет солнца луч отрадный И озарит тернистый путь.

«Я в Риальто спешу на гондоле…»

Я в Риальто спешу на гондоле, Предо мной «Маргарита» сидит, Но мой взор утомлен поневоле, И печально он в воды глядит… Мне мерещится наша отчизна И далекий родной идеал, По приятелям шумная тризна И токайским налитый бокал. Я в России тоски не страшуся И не знаю докучливых бед — Предо мной дорогая Ануся Тихо шепчет: мой милый Альфред. Лет шестнадцать живя одиноко, Ласки женщины ты не встречал… – Но поверь, тебя любит глубоко Твой духовный земной идеал.

В. В – С

В Венеции

И я там был над тем холмом, Остатков жалких и разбитых! Народ, в отчаянии немом, Теснился на церковных плитах. Свидетель славы мировой, Стояла гордо Кампанилла; Века прошли над головой — И в миг один – ее склонила! Звонили в лад колокола, Когда венчались дожи с морем; К ее подножию текла Толпа, – с веселием иль горем… В ней несся в высь хвалебный хор Процессий, песней многогласной; И узник слал прощальный взор Твердыне стройной и прекрасной. Ей в дар свой гений посвящал Благословенный сын отчизны. И ангел светлый шпиц венчал — Как верный страж достойной жизни. Все те же блещущие дни, Такой же негой ночи полны, Гондол и звезд все те ж огни, И тихо плещут в сваи волны. Лазурны так же небеса… Но рок свершил глухое дело: Величья прошлого краса — Ты в прахе розовое тело!