Винный склад

Бласко Висенте Ибаньес

Дюпюнъ вошелъ въ домъ виноградныхъ давиленъ, идя на цыпочкахъ, открывая двери съ кошачьями ухватками, самъ не зная почему.

Онъ обыскалъ комнату приказчиака. Ему предсталялось, что дверь въ комнату Марикиты будетъ заперта; но при ервомъ же толчк она пшроко распахнулась. Кровать двушки оказалась пуста и вся комната въ порядк, словно никто не входилъ сюда. Также пусто было и въ кухн. Тихонько прошелъ онъ въ большую комнату, служившую спальней для работниковъ. Ни одной души! Затмъ онъ просунулъ голову въ отдленіе виноградныхъ давиленъ. Разсянный свтъ неба, проникавшій черезъ окна,

бросалъ на полъ слегка прозрачныя пятна. Въ этомъ безмолвіи Дюпону послышался точно звукъ дыханія и слабое движеніе кого-то, лежащаго на полу.

Онъ пошелъ впередъ. Ноги его наткнулись на толстую дерюгу, а на ней лежало какое-то тло. Вставъ на колни, чтобы лучше видть, онъ скоре ощупью, чмъ глазами угадалъ Марію де-ла-Лусъ, пріютившуюся здсь. Безъ сомннія ей было непріятго уйти въ себ въ комнату въ такомъ позорномъ вид.

Отъ прикосновенія рувъ Луиса, казалось, проснулась эта плоть, поверженная въ усыпленіе пьянства. Прелестное тло повернулось, глаза заблестли, одно мгновеніе усиливаясь остаться открытыми и горячія уста прошептали что-то сеньорито. Ему послышалось:

— Рафаэ… Рафаэ…

Больше она ничего не сказала.

Обнаженныя руки скрестились на ше Луиса.

Марія де-ла-Лусъ падала и падала въ черную яму безсознанія, и падая цплялась съ отчаяніемъ за эту поддержку, сосредоточивая на ней всю свою волю, оставивъ свое тло въ безчувственномъ небреженіи.

VIII

Въ начал января забастовка работниковъ распространилась по всмъ окрестностямъ Хереса. Полевые поденщики на мызахъ присоединились къ виноградарямъ. Владльцы иммній, въ виду того, что въ зимніе мсяцы земледльческія работы не очень значительны, терпливо переносили этотъ конфликтъ.

— Они сдадутся, — говорили хозяева. — Зима жестокая и голодъ силенъ.

На виноградникахъ уборка лозъ производиласъ приказчиками вмст съ боле преданными хозяину поденщиками, на которыхъ и обрушивалось негодованіе забастовщиковъ, называвшихъ ихъ предателями и угрожавшимъ имъ местью.

Люди богатые, несмотря на свое высокомріе, проявляли нкоторый страхъ, какъ и всегда. Мадридскія газеты заговорили по ихъ желанію о забастовк въ Херес, разрисовывая ее самыми черными красками, раздувая все дло и придавая ему значеніе національнаго бдствія.

Власть имущіе укорялись за ихъ беззаботность, но съ такими указаніями на неотложность, точно каждый богатый былъ осажденъ въ своемъ дом, защищаясь ружейными выстрлами противъ жестокой и голодной толпы. Правительство, чтобы положитъ конецъ жалобамъ этихъ нищенствующихъ у власти, послало, по обыкновенію, вооружевную силу, и въ Хересъ прибыли новые отряды жандармеріи, дв роты пхоты и конный эскадронъ, соединившійся со стражей у склада смянъ.

Благопристойные люди, какъ ихъ называлъ Луисъ Дюпонъ, улыбались съ блаженствомъ при вид столькихъ красныхъ панталонъ на улицахъ. Въ ушахъ ихъ раздавалось словно самая лучшая музыка — бряцанье сабель по мостовой, и войдя въ свои казино, душа ихъ радовалась при вид сидящихъ вокругъ столовъ офицеровъ въ ихъ военныхъ мундирахъ.

Т, кторые нсколько недль передъ тмъ оглушали правительство своими жалобами, точно имъ предстояла участь

быть обезглавленными этими сборищами работниковъ, остававшихся у себя въ селахъ со скрещенными руками, не осмливаясь вступитъ въ Хересъ, — теперь выказывались надменными и хвастливыми до жесткости. Они смялись надъ хмурыми лицами забастовщиковъ, надъ ихъ глазами, въ которыхъ можно было прочесть голодъ и отчаявіе.

Сверхъ того, власти сочлдъи, что насталъ моментъ дйствовать устрашеніемъ, жандармерія арестовывала тхъ, кто стоялъ во глав рабочихъ союзовъ. Ежедневно отводилось нкоторое ихъ число въ тюрьму.

— Уже боле сорока человкъ взяты, — говорили люди свдущіе на званыхъ вечерахъ. — Когда накопится летъ сто или двсти, все успокоится какъ по мановенью волшебства.

Въ полночь сеньоры, выходя изъ казино, встрчали женпрнъ, закутанныхъ въ потертыхъ накидкахъ или съ юбками накинутыми на головы, и эти женщины просили милостыню.

— Сеньоръ, намъ нечеро сть… Сеньоръ, мы умираемъ отъ голода… У меня трое малютокъ, и мужъ, который тоже изъ бастующихъ, не приноситъ имъ хлба въ домъ.

Сеньоры только смялись, ускоряя шагъ. Пусть имъ дастъ хлба Сальватьерра и другіе ихъ проповдники. И они смотрли съ почти влюбленнымъ чувствомъ на солдатъ, проходивдшхъ по улицамъ.

— Будьте вы прокляты, сеньоритосы! — ревли несчастныя женщины, доведенные до отчаянія. — Дай-то Богъ, чтобы когда-нибудь власть перешла бы къ намъ, бднымъ.

Ферминъ Монтенегро смотрлъ съ грустью на ходъ глухой этой борьбы, которая не могла кончиться иначе, какъ чмъ-нибудь ужаснымъ, но онъ смотрлъ издалъ, такъ какъ уже не было въ Херес его учителя Сальватьерры. Молчалъ онъ также и въ контор, когда здсь, въ его присутствіи, друзья дона Пабло выражали свои жестокія желанія репрессіи, имющей устранить работниковъ.

Съ тхъ поръ, тхъ онъ вернулся изъ Малаги, его отецъ всякій разъ, что видлся съ нимъ, совтовалъ ему быть осторожнымъ. Онъ долженъ молчать. Въ конц-коцовъ, они дятъ хлбъ Дюпоновъ, и было бы неблагородно съ ихъ стороны присоединиться къ этимъ отчаявшимся, хотя жалобы ихъ и вполн справедливы. Къ тому же, для сеньора Фермина, вс человческія стремленія вмщались въ донъ-Фернандо Сальватьерра., а онъ отсутствовалъ. Его держали въ Мадрид подъ бдительнымъ надзоромъ, чтобы не дать ему вернуться въ Андалузію.

Ферминъ подчинялся желаніямъ отца, храня осторожность. Онъ выслушивалъ молча насмшки конторскихъ служащихъ, которые, зная о его дружб съ Сальватьеррой, чтобы польстить хозяину, смялись надъ забастовщиками.

Но вскор Монте-Негро пересталъ думать о забастовк, такъ какъ у него появились свои собственныя тяжелыя заботы.

Однажды, выйдя изъ конторы, чтобы идти обдать въ гостиницу, гд онъ жилъ, онъ встртилъ надсмотрщика Матансуэлы.

Рафаэль, казалось, поджидалъ его, стоя на углу площадки, противъ бодегъ Дюпона. Ферминъ не видлъ его уже давно. Онъ нашелъ его очень измнившимся: лицо похудло, глаза провалились и подъ ними появились черные круги. Одежда на немъ была грязная и запыленная, и вообще онъ былъ одтъ съ большой небрежностью, точно онъ забылъ о прежнемъ желаніи своемъ считаться однимъ изъ наиболе элегантныхъ и нарядныхъ деревенскихъ всадниковъ.