Рассеянный свет — сизовато-рябой, голубиный,И возле метро, где похмельный сырой неуютОбшарпанный дядька вздыхает о гроздьях рябины,Что бьются в окно и полночи уснуть не дают.И голос — не ах, и ненужный надрыв приблатнённый,А правду сказать — и слова-то банальны вполне…Откуда ж тогда эти проблески в памяти сонной,Откуда тогда эта тонкая дрожь по спине?Откуда оно — эти комья невысохшей глины,Вода в колеях, сероватый негреющий свет?Откуда я шла с этой песней о гроздьях рябины,С невнятной тоскою о доме, которого нет?И что там блестело и в горло впивалось осколком?С какого пожара по ветру летела зола?Куда я спешила, куда я разбитым просёлкомВ телеге тряслась, безнадёжным этапом брела?Кому — за порог, а кому-то и ласточка в сениНесёт не войну, а весну
на точёном крыле…Куда ж я теперь бесконечной дорогой осеннейВсё дальше иду по своей сиротливой земле?
«Полковник, я больше не жду известий…»
Полковнику никто не пишет.
Г. Г. Маркес
Полковник, я больше не жду известий.Стоя на мосту через Лету,Я подбрасываю монету —Решка который раз.Конница с ходу берёт предместье,Ночь ползёт, размыкая звенья.Жизнь как выход из окруженья —Это, увы, про нас.Право же, что-то вокруг неладно:Как-то зябко и очень сыро,Шифры раскрыты, на карте — дыры,В метеосводках — бред.Враги ленивы, друзья прохладны,Тех и других вспоминаю редко,Память — словно бы рейд в разведку,В мир, которого нет.Вчера весь вечер я жгла бумаги:Письма, которые не написала.Сон полустанков, печаль вокзала —В печку за томом том.Возможно, мне не хватило отваги,Возможно — времени или силы…(Судью и весь трибунал — на мыло!)А впрочем, я не о том.Послушайте, мой расстрел затянулся:Кто из наряда больной, кто — пьяный,Ружья сломаны постоянно,Порох не подвезли,Писарь вовремя не проснулся…Пора уже дело брать в свои руки:Маятник страха и смертной скукиВыбить коротким «Пли!».Наши победы немного значат,Даже если дорого стоят,Выжить, прославиться — всё пустое.Лишь в пораженье — шанс.«Месяц светит, котёнок плачет»,Вечность падает в глубь мгновенья,Ветер никак не стихает, и тениОтплясывают брейк-данс.
«На горбатом мосту лишь асфальт да чугун…»
На горбатом мосту лишь асфальт да чугун,Над мостом — проводов непонятный колтун.Под горбатым мостом — всё бетон да гранит.Воздух, скрученный эхом, гудит и звенит.Только нежить-шишига [4] живёт — не живёт,Чешет тощею лапкой мохнатый живот,Утирает слезинку облезлым хвостом —Под горбатым мостом, под горбатым мостом.Будь ты крут и удачлив, а всё ж без крестаНе ходи лунной полночью мимо моста:Скрипнет ветка сухая, вздохнут камыши,В голове зазвучит: «Эй, мужик, попляши!»И погаснет фонарь у тебя на пути,И не сможешь стоять, и не сможешь уйти…Тихо щёлкнут костяшки невидимых счёт —И закружит прозрачных теней хоровод.И пойдёшь ты плясать, сам не ведая где…Всплеск — и только круги побегут по воде.И ещё раз чуть слышно вздохнут камыши,Вновь — бетон да гранит, и вокруг — ни души.
4
Нечистый дух, водяная чертовка.
«Я на выход брела бесконечно-чужим коридором…»
…Коридоры кончаются стенкой,а тоннели выводят на свет.В. Высоцкий
Я на выход брела бесконечно-чужим коридором —Коммунальным, больничным — то гулким, то вязко-глухимСквозь тягучую ругань и взгляды с невнятным укором,Запах кухни и хлорки, табачный слоящийся дым.Было много дверей. Окна тоже, мне кажется, были.Кто-то громко кричал, кто-то молча вставал на пути.Что-то лязгало, хлопало, билось средь сора и пыли,Что-то жгло и болело, цеплялось, мешало идти.Что-то было неправильно, что-то в раскладе нечисто— Вроде всё на местах, только самого нужного — нет…Родилась бы мальчишкой — ей-богу, пошла б в машинисты,Чтоб всю жизнь выводить поезда из тоннелей на свет.
Москва
Я прощу тебе дажетолстые пальцы в перстнях,поруганный Новгород,обескровленный Псков,даже сытую наглостькухарки, дорвавшейся до,торопливое чавканьево время чумы,даже все твои «псевдо» —традиции и авангард,душность посконную,потный гламур —за щемящую кротостьв названиях станций метро,бесприютность дыхания,пережившего плоть,и за то, что церквушка,впаянная в асфальт,капелькой
временивсё же стекает в вечность.
«Мне снилось, что всё — так, как надо…»
Мне снилось, что всё — так, как надо:Что вместо маразма — склероз,Что летом — теплынь и отрада.Зимою — бодрящий мороз.И жизнь без единой помарки —Полнейший улёт и привет,Все дарят при входе подарки,И гасят при выходе свет.Детей не кусают собаки,Украсился клумбой пустырь,Раскаявшиеся маньякиГурьбою идут в монастырь.Слышны колокольные звоны,Повсюду — тепло и уют…На крышах танцуют вороныИ бодрые песни поют.
«Никогда не страдала бессонницей — миловал Бог…»
И действительно, хватит об этом.
М. Александр
Никогда не страдала бессонницей — миловал Бог,Ну а если когда-то страдала — так самую малость.Не любила гадать. Не умела читать между строк.В суть вещей не проникла, да в общем-то и не пыталась.Никогда ни о чём не просила, хоть знала: никтоНе предложит и не позовёт. Никогда не шумела.Не любила морозы и ватную тяжесть пальто.Не любила готовить и гладить, однако — умела.Собираясь в дорогу, с собой не звала никого.Никогда не скучала. С тенями играла и светом.Ничего не боялась. Любила тебя одного.Прожила — как смогла. И действительно, хватит об этом.
«Сосредоточенно погружаться в сон…»
Сосредоточенно погружаться в сон,В душный мех полуночи тонкорунной,В тихое бормотанье, нестройный звон,Ропот прерывистый, стон дребезжаще-струнный.Вязнуть в безвременье, на его глубине,Тускло мерцающей, чёрной и тёмно-синей…Голос невнятный в пространстве или во мнеС каждым ударом сердца невыносимей!Будто бы струны одна за другой — вот так —Лопаются и звук издают фальшивый.И — ничего: за шторой вздохнёт сквозняк,Каменный двор шаги сглотнёт торопливо.Сжаться в комочек и репетировать смерть,Чтоб обмануть её верней и успешней:Главное — не выдать себя, суметьСлить пустоту внутри с пустотою внешней.Но, услыхав, как пульсирует тишина,Вдруг заиграть, всё бесстрашней, свободней, выше,Чтобы мелодия жизни была верна.Даже если её никто не услышит.
«А в декабре бесснежном и бессонном…»
А в декабре бесснежном и бессонномБежит трамвай со звоном обречённым,И пешеходы движутся вперёд,Как будто их и правда кто-то ждёт.И пропадают в трещине витриныЧужие лица, каменные спины,А следом отражение моёТоропится, спешит в небытиё.Любимый муж, любовник нелюбимый,Эквилибристы, акробаты, мимыБредут сквозь ночь дорогами тоски…И время слепо ломится в виски.Стук метронома, взвинченные нервы,Брандмауэра тёмный монолит:Который час — последний или первыйПо грубым кружкам вечности разлит?Который — разошедшийся кругами?..Но подворотня давится шагами,Невнятно матерится инвалидИ Млечный Путь над крышами пылит.
В перестуке колёс всё быстрее и злей —Никого не вини, ни о чём не жалей,Ни о чём не жалей, никого не вини…А навстречу, как жизни чужие, — огни.А навстречу горстями мгновений — кусты,Полустанки, заборы, сараи, кресты.Это — дерева стон, это — скрип колеса…Ах, прожить бы ещё полчаса, полчаса!Ах, прожить бы ещё!.. головою тряхни —Ни о чём не жалей, никого не вини.Слышишь? — в ровном дыхании русских полей:Никого не вини, ни о чём не жалей.Это — сердце, сжимающееся во мгле,Это — рюмка с отравой на грязном столе,Это — в кранах бормочет слепая вода,Это — по коридору шаги в никуда.Это — времени бешеные виражи,Это — «Бей, но не трогай мои чертежи!»,Это лезвие ночи проводит чертуСквозь ноябрьскую зябнущую наготу.Так присвистни, потуже ремень затяни,И судьбу, словно глупую птицу, спугни.И под крики «Распни!», и под крики «Налей!»Никого не вини, ни о чём не жалей.