А я стараюсь жить как можно тише,Счёт не вести деньгам, часам и дням.Пишу про дождь, танцующий на крыше,Присматриваюсь к травам и камням.Вина не пью совсем, и кофе тожеПочти не пью, всё больше — молоко.Расстанусь скоро с куревом, похоже…И мне не то чтобы совсем легко,Как в раннем детстве с бабушкой на дачеЖивётся в буколической тишиСреди берёз и клёнов, но — иначе,Чем в городе… Сиди себе — пиши.А лучше — не пиши. Довольно чуши!Не думай ни о чём и ничегоНе делай. Только слушай,Только слушайШаг времени и музыку его.
В
Изборске
Туристы нескончаемым потокомСтремятся к родникам — смеясь, жуя,Охотно покупая сувениры,Открытки, пирожки и огурцы,Хватаются за фотоаппараты,Пытаются себя запечатлетьНа фоне.Умирают от восторга.И тут же гадят,Ибо — естество.А со скалы поверх людских головГлядит бесстрастно крепость. Эти камниИ не такое видели… Для нихПрактически ничто не изменилось.Лишь в башнях каждый день за слоем слойСгущается и оседает эхо,Порой переливаясь через край,Как будто бы туман… Тогда в долинеУслышать можно чей-то смертный стон,Крик ярости, и фантиков шуршанье,И свист стрелы, и мотоцикла рёв.По правде говоря, — и то и это,И те и эти равно чужды мне,Укрывшейся средь взвода юных клёнов,Штурмующих валы. Мир состоитИз трепета легчайшей светотени,Из ласточек, творящих в небесахЕвклиду неподвластные фигуры,Из робкого журчания ручья,Пофыркиванья лошадей в низине,Неспешного гудения шмелей,Кузнечиков сухого стрекотаньяИ слюдяного шороха стрекоз.Мир пахнет перезрелой земляникой,Камнями и полынью, и — водой,Ломающей чужие отраженья,Смывающей и уносящей их,Как временные хрупкие помехи,Чтоб снова — только небо отражать,Как будто бы вокруг и в самом делеНичто не изменилось.
«По чьему приговору умирают миры?..»
По чьему приговору умирают миры?За дощатым забором золотые шарыНагибаются, мокнут, и в пустой палисадНепромытые окна равнодушно глядят.Тёмно-серые брёвна, желтоватый песок,Дождь, секущий неровно, как-то наискосок,Мелких трещин сплетенье, сизый мох на стволеИ моё отраженье в неразбитом стекле.Это память чужая неизвестно о чёмКруг за кругом сужает и встаёт за плечом,Это жёлтым и серым прорывается в кровьСлишком горькая вера в слишком злую любовь.Слишком ранняя осень, слишком пёстрые сны,Тени меркнущих сосен невесомо длинны,И прицеплен небрежно к отвороту пальтоЖёлтый шарик надежды непонятно на что.
«Земляника во рву…»
Земляника во рвуМеж разморенных солнцем камней.Раздвигая траву,Я, как ветка, склоняюсь над ней.Пулемётным свинцомВремя скосит меня — ну и пусть.Помертвевшим лицомВ земляничную россыпь уткнусь.Недописанный стихОбречённо вздохнёт у плеча…На ладонях моихЗемляничная кровь горяча.
«Похрустывает жёлтая щебёнка…»
…И мыслями о вечном, о высокомделилось с нами пристальное небо.Ю. Шестаков
Похрустывает жёлтая щебёнка,А воздух солнцем наискось прошит.Шагает конь.Но время пылью тонкойВдоль дремлющих обочин закружит,И я услышу чуть заметный шорохЗмеи, струящейся наперерезКузнечику, и тишину на хорахНевыносимо-пристальных небес.И, может быть, успею удивиться.Увидев холм, дорогу и кусты.И всадника — глазами хищной птицы,Взирающей с безмолвной высоты.Но конь рванёт — и, рассыпая эхо,Я, словно по тончайшему лучу,На
отголосок солнечного смехаМерцающею тенью полечу.
«Лишь вечер выйдет за порог…»
Лишь вечер выйдет за порог,И щёлкнет ключ в замке —Серебряный единорогСпускается к реке.И еле слышно в лунный щитЛадонью бьёт волна,И ветер кожу холодит,И длится тишина.И напряжённее струныДрожит воздушный мост,Сияют, в гриву вплетены,Лучи далёких звёзд.Мерцает серебристый свет,Стекая по спине,И свет иной ему в ответВздыхает в глубине.Плывёт воздушный хоровод,Струится млечный ток…Он в воду медленно войдёт.И сделает глоток.И в вышину протянет взгляд,Пронзая звёздный прах,И капли света зазвенятНа дрогнувших губах.И полетит высокий звонВ чужую ночь, во тьму,Чтоб улыбнулся ты сквозь сонНеведомо чему.
Зарисовка с натуры
Хозяйка из коровника идёт —Ссутулена спина, грузна походка.Зато подойник полон… Рыжий котТо ей в лицо заглядывает кротко,То сладко щурит томные глаза,То громко распевает, то бормочет,И, словно золотистая лоза,Вокруг распухших ног обвиться хочет.Ворчит хозяйка: «Что, невмоготу?Уж потерпи, а то — явился, здрасте!..»А наливает первому — коту,Немного ошалевшему от счастья.А покупатель может подождать,Попредвкушать горбушку мягкой булки,Пока в бидон, такой пустой и гулкий,Ещё течёт парная благодать.
Озеро
В бережных ладонях травянистых,В солнечных рассыпчатых монистах,В золотисто-смуглой тишине,Беззаботно и до слёз лучисто,Озеро подмигивает мнеБликами, дробящимися зыбко,Маленькой увёртливою рыбкой…И, своей игрой увлечена,Морщится лукавою улыбкойЛёгкая прибрежная волна.Плещущее ласково-напевно,Спящее, как светлая царевна,И, совсем немного погодя, —Озеро, нахмуренное гневно,Напряжённо ждущее дождя.Озеро, которое мне снится,В каждом сне свои меняет лицаИ к себе запутывает путь,То, в котором мне не отразитьсяИ воды рукой не зачерпнуть.
«Лошадь идёт по дорожке притихшего парка…»
Лошадь идёт по дорожке притихшего парка,Листья летят и щекочут ей чуткую спину…В еле заметную ниточку первая ПаркаМолча вплетает осеннюю паутину.Вся бесприютность, потерянность нашего раяСжата в коричневых завязях будущих почек…Лошадь идёт по дорожке. И Парка втораяНить измеряет и сматывает в клубочек.Время дрожит светотенью, и всё-таки длитсяТак осязаемо-плотно и неуловимо…Лошадь идёт по дорожке. И третья сестрицаЛязгает сталью.И снова — сослепу — мимо.
«Не печалься, душа. Среди русских воспетых полей…»
Не печалься, душа. Среди русских воспетых полейИ чухонских болот, пустырей обречённого градаНичего не страшись. О сиротстве своём не жалей.Ни о чём не жалей. Ни пощады не жди, ни награды.Нас никто не обязан любить. Нам никто ничегоВ холодеющем мире, конечно, не должен. И всё же,Не печалься, душа. Не сбивайся с пути своего,Беспокойным огнём ледяную пустыню тревожа,Согревая пространство собою всему вопреки,Предпочтя бесконечность свободы — законам и срокам,На крыло поднимаясь над гладью последней реки,Раскаляясь любовью в полёте слепом и высоком.