Воин в поле одинокий

Полянская Екатерина Владимировна

Вещь в себе

Он ничего не мог с собой поделать, Он в поисках себя сбивался с ног, Он озверел, ему всё надоело, Он места отыскать себе не мог. Однажды он с собою был в разлуке, И, видимо, назло своей судьбе Решил себя взять в собственные руки, Но вскоре стал противен сам себе. Тогда он вышел из себя и сразу Поднялся над собой и так завис, Но сила притяжения — зараза — Его достала и стянула вниз. Он огорчился, но не растерялся, В себя надумал было заглянуть, Но расхотел и с силами собрался, Чтобы враз через себя перешагнуть. И он шагнул спокойно и упрямо, Подумав: «На войне как на войне!», Но вдруг споткнулся, наступивши прямо На горло песне, собственной вполне. Придя в себя, он со своей судьбою Не

спорил больше — всё прошло, как сон. В себе он разобрался и собою Остался, в общем, удовлетворён.

«Я на левое ухо — Бетховен…»

— Извините, я немного Бетховен на это ухо.

— Хорошо, что не Ван Гог.

Из разговора

Я на левое ухо — Бетховен, А на правое ухо — Ван Гог. И герр Питер средь разных диковин Меня б заспиртовал, если б мог. Но сравнения падают в лузу, Словно шарики. Так, например, Я на правое око — Кутузов, А на левое — явно Гомер. Я — Маресьев на левую ногу, Хоть ты смейся, пожалуй, хоть плачь. А на правую ногу, ей-богу, Я — Джон Сильвер, искатель удач. И без всякого газа и флёра Я скажу, чтоб прошибла вас дрожь: Я на левую руку — Венера, А на правую — Нельсон. Так что ж? Что там уши да очи — взгляни-ка: Я на самом-то деле, увы, — Просто Самофракийская Ника В отношенье своей головы.

«Я — всей душою горя и любя…»

Я — всей душою горя и любя. Мне же в ответ: «Пойми, Со стороны посмотри на себя — Стыдно перед людьми». И на смиреннейшее «Прости!» — Дрожь покрасневших век, Вздох: «Ну когда ты себя вести Будешь как человек!» И на отчаянное «За что?» — Лишь поворот спиной: «Люди выносят ещё не то — Так что терпи, не ной». На вдохновение и на труд — Только усмешка: «Что ж, Знаешь, как люди умеют? — А тут Просто твой выпендрёж». Но дожила, дождалась наконец — Знамя победы, рдей! — Я — с ерундою, а мне: «Молодец! Всё прям как у людей». Только вот, как башкой ни крути, Слышу собственный смех: «Так притвориться! Так провести Всех, ну буквально — всех». Кажется, в гору пошли дела, А на душе — грешок: Вроде и впрямь людей провела — Как-то нехорошо… Разоблачат — и взведут курки… Так вот и стой в полный рост, Пряча то крылышки, то клыки, То чешую, то хвост.

«Безнадёжнейшее сопротивление…»

…Моё сопротивление нелюбви.

М. Башаков

Безнадёжнейшее сопротивление — Крестный, а всё же — путь… Запах ладана, запах тления. Вспомни — и вновь забудь. Это — времени колыхание Гасит мои шаги. Только прерывистое дыхание, И — не видать ни зги. Господи, сколько же раз я пыталась Выдрать со лба печать… Что сквозь каменную усталость Я должна прокричать В страх, в захрясшие поясницы, В толщу чужого льда?.. Контрабандист, нарушитель границы — Вот, кто я есть — всегда. Болью — живой и горячей — биться, И, рассыпая звон, Вдрызг расшибаться об эти лица, Крепкие, словно сон. И — всепрощения взор коровий Скользнёт по казённой стене. Я никогда не боялась крови. Просто есть вещи сильней. Вспышками яростной мощи вселенной Сквозь неживую муть — Сопротивление, — благословенно, Благословенно будь. Это — бьющий на поражение И возрождающий вновь Ток высочайшего напряжения — Ненависть и — любовь.

Поэзия

А я сказала: ты забудешь всех. И ты забудешь всех на самом деле, Ты спутаешь часы и дни недели, Сравняешь неудачу и успех, И подвиг — с нераскаянной виной, А истину святую — с грешной ложью, Чтоб странником слепым по бездорожью Идти за мной.

«Тщетно отряхиваясь от бытовой шелухи…»

Тщетно отряхиваясь от бытовой шелухи, Кажется, в ночь с воскресенья на понедельник, Я поняла, что рай — это место, где можно писать стихи, И никто не подумает даже, что ты — бездельник. Там, в раю, моя фляжка всегда полна Свежей водой, и, что

особенно важно, Там для меня есть время и — тишина, И карандаш, как посох в пустыне бумажной. Можно идти, оставляя чуть видный след, Вырвавшись из коридоров и кухонь душных… Самое главное — там начальников нет — Добрых, злых, жестоких, великодушных. И вот, когда недожаренные петухи Готовятся клюнуть, ибо в окне — светает, Я думаю, рай — это место, где можно писать стихи, Подозреваю, что там их никто не читает.

«Ужмись!..»

«Ужмись!» — Я старалась, но места всё равно не хватало. «Ещё!» — словно пружина, срывалась и била в первый попавшийся лоб. «Уймись!» — Никак не могла унять истечение жизни. «Да брось ты!..» — Бросала. Но это был бумеранг. «Не строй из себя!..» — если не из себя — из чего же ещё тогда строить? «Должна. Ты должна наступить на горло собственной песне!» — И вот с треском ломаю каблук об её железное горло.

«Если б я родилась, скажем, в благообразной Германии…»

Я люблю тебя, жизнь…

К. Ваншенкин

Если б я родилась, скажем, в благообразной Германии, Там, где всё аккуратно — коровы, дома, лопухи, То любила бы пиво, копила бы деньги и знания, Уважала законы и вряд ли писала стихи. Если б я родилась в легкомысленно-женственной Франции, Там, где так хороши и любовь, и вино, и духи, То изящно флиртуя, я век не сходила б с дистанции — Заводила романы и вряд ли писала стихи. Если б я родилась в золотистой, певучей Италии, Там, где небо смеётся, а солнце — сжигает грехи, Там, где зреют лимоны, растёт виноград и так далее, Я бы пела, как птичка, но вряд ли писала стихи. Но живу я в России, с глазуньей дар Божий не путаю, Чтоб в ночи не замёрзнуть, полешки последние жгу, И люблю непонятно за что эту горькую, лютую, Неуютную жизнь. И стихи не писать — не могу.

«О, как же я их ненавидела…»

О, как же я их ненавидела — с яростью зверя, полного сил и совершенно беспомощного перед этой маленькой дрянью — пулей, выпущенной с безопасного расстояния двуногим ничтожеством, с отчаяньем смертника, понимающего, что — не успеть, что ночь — на исходе, и это уже — всё. О, как же я их ненавидела — этих мальчиков из хороших семей. Они разбираются в музыке, немного рисуют, пописывают стихи в юности — от избытка эмоций, но своевременно начинают делать карьеру — не без поддержки, однако же — трудолюбиво. Они продвигаются на избранном поприще без особенных взлётов, однако — весьма и весьма, и смотрят на ТВОРЧЕСТВО, сжигающее людей изнутри, как на приправу, экзотический соус к хорошо приготовленной жизни.

Просьба

Оттого, что я лёгкой и звонкой была, Не копила добра, не имела угла, Но любила дорогу в холмистых полях И умела улыбкой обуздывать страх, Вы, когда хоронить соберётесь меня, Я прошу — подведите к могиле коня. Чтоб рванул он от ямы раскрытой, и чтоб Комья глины со стуком упали на гроб. И душа, осознав, что разлука — всерьёз, Без пустых сожалений, упрёков и слёз Поклонилась земле и, помедлив чуть-чуть, На ином скакуне свой продолжила путь.

Из новых стихов

«Я полю посвятить хотела стих…»

Я полю посвятить хотела стих, Но ветер, что коснулся губ моих, Дышал полынью и горчил едва. И были не нужны мои слова Ни ящерке, мелькнувшей меж камней, Ни солнечному пятнышку на ней, Ни травяной вздыхающей волне, Ни птице, распростёртой в вышине. И стих лесной был в общем-то неплох, Но разомлел грибною прелью мох, И тонкий стебелёк был так раним, И шмель гудел задумчиво над ним. А жизнь вскипала музыкой с листа, Срывалась сонной каплею с куста, Преображая ужас — в благодать… Мне никогда такого не создать, Не выразить, не удержать в зрачках, В рассыпанных осколках, черепках. Ни жаром сердца, ни игрой ума Не сотворить, поскольку я сама — Лишь только эхо, шёпот тростника, Чуть слышный стон примятого цветка, Смех земляники в спутанной траве, Шальная мысль в Господней голове.