От любви, от печали, от жалостиНе взяла ни крупинки, ни малости.Ни добра твоего и ни зла —Ничего я себе не взяла.Не кляла, не рыдала заученно,Только крест на шнурке перекрученном,Крест нательный на тонком шнуркеКрепко-накрепко сжат в кулаке.
«Зевают подворотни. Тополя…»
…И тополя, как спицы с волчьей шерстьюВ старушечьих, почти недвижимых руках…А. Столяров
Зевают
подворотни. Тополя,Теряя пух, линяют, словно волки.И чьих-то жизней яркие осколкиСметает дворник. И опять с нуляИдёт отсчёт времён, и снова колкийЛедок с краёв затягивает взгляд.Но я читать привыкла между строк,И разбирать совсем иные строки,И потому завязанный до срокаСудьбы едва заметный узелокПерерубить с гусарского наскокаЯ не смогла. И ты бы вряд ли смог.Так принимай же гулкие зевкиИ тополя в очёсках волчьей пряжи —Всё то, что междустрочье нам покажетНаписанному явно вопреки.И то, что всё не сбудется. И дажеТо, что твоя рука моей рукиУж не коснётся…
«Романтики уходят, чтоб вернуться…»
Романтики уходят, чтоб вернуться.Им нужен за спиною тёплый дом —Всё, от чего так сладко оттолкнуться,К чему возврат так сладостен потом.Им нужно, чтоб в тревоге и печали.Не отходя от тёмного окна,Их ждали и, в конце концов, встречали,Истосковавшись, — мать или жена.Но есть иные, те, которых мало:Никто за них не молится в пути,Никто рукой не машет у причала, —Они уходят — просто чтоб уйти.Дано им одиночество как милость…А может быть, сверкая и грозя,Им вдруг такая истина открылась,С которой оставаться здесь — нельзя.
«За поворотом…»
За поворотом скрипка вскрикнула: «Ах!» —Прикоснулся смычок к обнажённому нерву.Снова плакать в чужих руках,Который раз — как будто бы в первый.Снова, снова выплакивать тайну тайнТолпе многоногой, деревьям, птицам,Ржавому чертополоху окраин,Чёрным окнам, пустым глазницам.Снова, снова отчаянно, горько рыдать —Острая боль взлетает вверх по ступеням.Жизни — ровно на вдох… Не беда! Не беда…Слышите? — Это и есть — пение.
«Силёнок — на копейку, а герой…»
Силёнок — на копейку, а герой —Горласт, задирист, прыгает, как мячик…Парнишке-воробью нельзя иначе,Особенно весеннею порой.Чирикает, порхает. Наконец,У голубя выхватывает лихоКусочек сухаря. И воробьихаВ восторге замирает: «Ах, храбрец!».А рыжий кот, слегка прижмурив глаз,От сырости потряхивая лапой,Вдоль ящиков крадётся тихой сапойИ думает: «Вот я тебя сейчас!».
конским потом, и ещёДорожною сухою пыльюИ светлым дождиком грибным,Старинной небылью и былью,Забытым чем-то и родным.И, прижимаясь к жесткой гриве,В потоке времени скользя,Я понимала, что счастливейСтать на земле уже нельзя,Что завтра по траве примятойЧужой скакун продолжит бег…Лишь терпкий запах дикой мятыСо мной останется навек.
«Человек исчезает. И время, сужая зрачок…»
Человек исчезает. И время, сужая зрачокДо чернеющей точки, прицельно глядит ему в спину.Ангел мой, погоди, не крыло мне подставь, а плечо —Я ещё не сейчас, не сейчас эту землю покину.Неуютная жизнь, где порою не видно ни зги,Где на выцветших снимках всё тоньше и призрачней лица…Всё равно — погоди, с каждым часом сужая круги,Торопить меня в путь, из которого не возвратиться.Доживу до весны, и границы стеснённой грудиРезким вдохом одним, словно тёмные шторы, раздвину,И, хмелея от света, шепну: «Погоди… Погоди…Погляди мне в лицо, перед тем как прицелиться в спину».
«Без обвинений и высоких слов…»
Без обвинений и высоких словМне воронёный ствол упрёт в затылокЭпоха рынков, нищих стариков,В кошёлки собираемых бутылок.Эпоха, где уже не на кресте —На поручнях промёрзлого трамваяВ раздавленной телами пустоте,Распяв, тебя сейчас же забывают.Где, как во сне, без голоса кричать,И погибать в слепом бою без правил,Где горького безумия печатьНа лоб горячий кто-то мне поставил.Где получувства точат полужизнь,И та привычно, и почти не страшно,С краёв желтея, медленно кружит,И падает в архив трухой бумажной.Где время, обращённое в песок,Сочится, незаметно остывая,И отбывает слишком долгий срокДуша — на удивление живая.
Из книги «Геометрия свободы»
2004
«Когда Фонтанки вспухшая вода…»
Когда Фонтанки вспухшая водаВ безмолвии пугающе-несытом,Как будто часа ждущая бедаШевелится под вздыбленным копытом,Когда в обнимку пляшут свет и тьма,На бронзовой уздечке удавитьсяТут можно. Или нет — сойти с умаИ дальше жить. Никто не удивится.И на мосту, средь скачущих теней,Где всё и вся равны и равно ложны,Не так уж сложно удержать коней,И только напоить их — невозможно.
«Здесь заплакать нельзя и нельзя закурить…»
Здесь заплакать нельзя и нельзя закурить,Во весь голос не то что кричать — говорить.Водка пахнет сивухой, вода — солона,И на стену в ночи наползает стена.Утро щёлкает плетью, а по вечерамКто-то ищет меня в перекрестии рам,И холодного зеркала пристальный взгляд,Словно блик на штыке, словно окрик «назад!».Этот дом, он как зверя меня обложил,Коридорами, лестницами закружил.Я — живая мишень, я на злом сквознякеСвоё робкое сердце держу в кулаке.