Я хочу купить розу.Хочу купить розу,Как будто желаю дать шансБольному рабу —Просто шанс умереть на свободе.Хочу купить розу,Но каждый раз что-то не так:Не то что нет денег,Не то чтоб последние деньги,Но просто есть множествоНеобходимых вещей.Так много вещей.И снова цветок остаётсяУ смуглых лукавых торговцевЗа пыльным стеклом.А я ухожу,Продвигаясь всё дальше и дальше,В то время, когдаЯ и впрямь на последние деньгиКуплю себе розу.
«Я,
скорее всего, просто-напросто недоустала…»
Я, скорее всего, просто-напросто недоусталаДля того, чтобы рухнуть без рифм и без мыслей в кровать —Что ж, сиди и следи, как полуночи тонкое жалоСлепо шарит в груди и не может до сердца достать.Как в пугливой тиши, набухая, срываются звуки —Это просто за стенкой стучит водяной метроном.Как пульсирует свет ночника от густеющей муки,Как струится сквозняк, как беснуется снег за окном.То ли это — пурга, то ли — полузабытые числаБьются в тёмную память, как снежные хлопья — в стекло.Жизнь тяжёлою каплей на кухонном кране зависла,И не может упасть, притяженью земному на зло.
«Рыжая псина с пушистым хвостом…»
Рыжая псина с пушистым хвостомДремлет в тенёчке под пыльным кустом,И, полусонная, в жарком пахуЛовит и клацает злую блоху.Рядом, приняв озабоченный вид,Вслед за голубкой своей семенитСамый влюблённый из всех голубей…На воробья налетел воробей —Бьются взъерошенные драчуны,Не замечая, что к ним вдоль стеныТихо крадётся, почти что ползётВесь напряжённый, пружинистый кот.Как хорошо, что они ещё естьВ мире, где горестей не перечесть,В мире, дрожащем у самой черты —Голуби, псы, воробьи и коты.
«Любимец вечности, зеленоглазый кот…»
О чудный, странный кот!
Шарль Бодлер
Любимец вечности, зеленоглазый кот,Таинственный божок ушедшего народа,Ты смотришь сквозь меня, как будто видишь бродВ теченье времени. Но миг для переходаТы выбираешь очень тщательно. И вотПомедлив, помурчав, о мой потёршись тапок,Проходишь не спеша среди незримых вод,Почти не замочив своих нежнейших лапок.Когда же сочинять начну я этот стих,Моей ладони ты коснёшься осторожно,И капли времени в глазах твоихВдруг заискрятся зыбко и тревожно.
«Голубь ходит за голубкой…»
Голубь ходит за голубкой,Помирает от любви,Намывает кошка шубку —Лапки в мышкиной крови.Снег растаял в чистом поле,Словно не был никогда.Ни покоя нет, ни воли —Вот какая, брат, беда.И ни срока, и ни прока,И ни спрячешься нигде —То ворона, то сорокаВарят кашу на воде.Где классическая кружка?Дескать, выпьем — и привет…Ни подружки, ни старушки,И спиртного тоже нет.Мысли бродят неуклюже,В голове сплошная муть.Ничего, бывает хуже.Разберёмся как-нибудь.
«Охлюпкой, стараясь не ёрзать…»
Охлюпкой, стараясь не ёрзатьПо слишком костистой спине,Я в Богом забытую ТорзатьВъезжаю на рыжем коне.Деревня глухая, бухая,Вблизи бывшей зоны. И тутПотомки былых вертухаевДа зэков потомки живут.В
пылище копаются куры,Глядит из канавы свинья:Что взять с городской этой дуры?А дура, понятно же, — я.А дура трусит за деревнюТуда, где и впрямь до небесПоднялся торжественно-древний,Никем не измеренный лес.Где пахнет сопревшею хвоей,Где тени баюкают взгляд,И столько же ровно покоя,Как десять столетий назад.Где я ни копейки не значу,А время, как ствол под пилой,Сочится горючей, горячейПрозрачной еловой смолой.
«На хрупкой открытке…»
На хрупкой открыткеНачала двадцатого векаУ белой лошадкиМохнатые ушки черны.Лошадок такихНикогда не бывало на свете.И штемпель цензурыВоенной. И несколько строк:«Как хотел бы яПрискакать к тебеНа этой лошадкеПосле войны».Война бесконечна,Поскольку взорвавшимся штампомНакрыт адресат,И письму никогда не дойти.Его отправительБежит в штыковую атакуВ полях галицийских,Среди мазовецких болот.Лошадка такая,Каких никогда не бывало,Под призрачный вальсНа пустой карусели кружит.
Прогулка в ручьях
Горький дым да собачий лай…Побыстрее коня седлай,И сквозь жалобный стон воротВыводи, садись, и — вперёд.Мимо свалок и пустырей,Издыхающих фонарей,Прогоняя от сердца страх —На рысях, дружок, на рысях.Под копытами хрустнет лёд,Тёмный куст по щеке хлестнёт.Направляясь вперёд и ввысь,Ты пониже к луке пригнись.Мимо стынущих развалюх,Гаражей, канав, сараюх,К тем местам, где нет ни души,Поспеши, дружок, поспеши.Сквозь крутящийся снежный прах,Повод стискивая в кулаках,Откликаясь на зов полей,Ни о чём, дружок, не жалей.Ничего у нас больше нет —Только звёздный колючий свет.И дорога. И мы на ней —Просто тени среди теней.
«Собаки любили Ивана Петровича Павлова…»
Собаки любили Ивана Петровича Павлова.Собаки любили его. Это странно, быть может, но — факт.Они обожали пронзительноглазого бога,Они не рычали и сами вставали в станок,Пытаясь поймать божественно-краткую ласку.И он, отрицавший наличие в теле того,Что, к счастью, нельзя ни увидеть никак, ни потрогать,Ни зарегистрировать датчиком, то есть — души,Любил их той самой душой. Всей измученной, жаднойДушою экспериментатора.
«Он первый раз копытом тронул снег…»
Он первый раз копытом тронул снег,И отскочил, дрожа и приседая:Земля была не чёрная — седая,И яркий свет, пройдя сквозь бархат век,Казался алым. Сотни хрупких жалПронизывали воздух и, тревожа,Покалывали зябнущую кожу…Он вновь шагнул, всхрапнул, и — побежал.И глядя на его летящий бег,На солнечно размётанную гриву,Я улыбаюсь: «Господи! Счастливый —Он в жизни первый раз увидел снег».