В этой комнате слышно, как ночью идут поездаГде-то там глубоко под землёй, в бесконечном тоннеле…Пережить бы ноябрь! Если Бог нас не выдаст, тогдаНе учует свинья, и, глядишь, не сожрёт в самом деле.Пережить бы ноябрь — чехарду приснопамятных дат,Эти бурые листья со штемпелем на обороте,Этот хриплый смешок, этот горло царапнувший взгляд,Этот мертвенный отсвет в чернеющих окнах напротив.Пережить бы ноябрь. Увидать сквозь сырую пургуНа январском листе птичьих лапок неровные строчки,Лиловатые тени на мартовском сизом снегу,Послабленье режима и всех приговоров отсрочки.Пережить бы ноябрь… Ночь ерошит воронье перо,Задувает под рёбра,
где сердце стучит еле-еле.И дрожит абажур. Это призрачный поезд метро,Глухо лязгнув на стыках, промчался к неведомой цели.
То, что я есть
То, что я есть, заставит меня быть.
В. Шекспир
То, что я есть — в ночи крадущийся тать,Карточный шулер с драными рукавами.То, что я есть, заставляет меня хохотать,Петь, исходить рифмованными словами.То, что я есть, колпаком дурацким звеня,Пляшет на самом краю карниза.То, что я есть, шкуру сдирает с меня,И уверяет, что это — закон стриптиза.То, что я есть, славу любви трубя,Яростно шепчет через барьер столетья:Знаешь, я никогда не любила тебя.Больше того — никогда не жила на свете.То, что я есть, всем и всему назлоСтроит в ночи мосты, а с утра — взрывает.То, что я есть, заставляет врастать в седлоИменно когда из него выбивают.То, что я есть, словно летучая мышь,Криком своим пробивая в пространстве дыры,Слепо летит и слушает эхо. ЛишьЭхо — свидетель существования мира.То, что я есть, желая себя разбить,Мечется нелепо и неосторожно.То, что я есть — меня заставляет быть,И тут изменить уже ничего невозможно.
«Колбу с мелким песком мой ребёнок однажды взял в руки…»
Колбу с мелким песком мой ребёнок однажды взял в руки,Повертел-покрутил её, но разобраться не смог,И спросил меня: «Мама, а что же внутри этой штуки?»И сказала я в шутку: «Там прячется время, сынок».И проснулось оно, получив наконец воплощенье,И быстрей потекло — зримый образ себя самого,Не страшась обвинения и не нуждаясь в прощенье,Устремляясь вперёд, не щадя на пути никого.Вот оно, завихряясь, бежит в никуда сквозь воронку,Вот на полном ходу целит в заледеневший висок…«Я его повернул!» — сын смеётся беспечно и звонко,И обратно стекает в часах золотистый песок.
Картина на задней стенке шкафа
Грифелем на задней стенке шкафаРезкими, летящими штрихамиВ романтических шестидесятыхКем-то нарисована картина:На скале — сосна, а дальше — мореС чайкою, парящей над волнами.Замер над чертою горизонтаПарус, в самом деле одинокий.Впрочем, одиноки все: и чайка,И скала, и дерево… Пространство,Вырвавшись из плоскости фанеры,Кажется глубоким и бескрайним.Только тот, кто жил в стране огромной,В городе холодных, чётких линий,В коммуналке, в уголке за шкафом —Странный сплав тоски литературнойИ живой необъяснимой боли —Мог, придя с работы, заниматьсяСотворением своей вселеннойГрифелем на задней стенке шкафа.
«Время порою теряет с пространством связь…»
Время порою теряет с пространством связь,Чуть замедляясь в полуночном повороте,Не узнавая ритма шагов, давясьКорками эха в щербатых ртах подворотен.Звёзды ныряют в шапки вороньих гнёзд,Скручивают ветвей оголённые нервы.Яростно вцепившись в собственный хвост,Час последний вклинивается в первый.И в темноту, бездонную между крыш,Вслушиваясь чутко и напряжённо,Кошка Свободы подстерегает мышь,Снующую у самых ног Аполлона.
Штампы
Что поделать нам всё жеК славе Господа вящейС неумытою рожейИ душою болящей,С этой песней несложнойО лихом атамане,С горькой пылью дорожнойДа дырою в кармане,С этим ножичком вострымДа с конём в чистом поле,С балаганчиком пёстрым,С бесприютностью воли,С воровскою повадкой,Да со щучьим веленьем,Да с конфеткой-помадкой,Да
с дурным умиленьем,С этой пьянкой-гулянкой,С этой кровью-любовью,Да судьбою-обманкой,Да свечой в изголовье.С этой тёмною ночкой,С этим тёмным перроном,И с последнею строчкой,И с последним патроном,С резким посвистом ветра,С резким посвистом птицы —Всем, что примут два метраНеродящей землицы?
«Неужели, о Господи…»
Неужели, о Господи,если я и нужна Тебе,то вот только такой:с этими мыслямио том, где чего можно купить подешевле,о том, чего приготовитьи чтобы на дольше хватило.Неужелия нужна Тебе вот такой:с этим жалобным раздражением:«Ах, только не трогайте!..»,с этим усталым смирением,с этой одышкойв стягивающейся петлеодного и того же маршрута.Неужелия нужна Тебе именнос этой вечною дрожью:А чтоещё Ты отнимешь?Любимых? Друзей?Лёгкий дарТобою же данного Слова?Неужели Тебеи впрямь нужен пепел?Зачем?Что Ты им хочешь удобрить?
«Нищенской горькой злобы…»
Нищенской горькой злобыСвистнет над ухом плеть.Выжить!Но только чтобыСердцем не обмелеть.Ты, чьё время всё ближе,Муку мою прими —Выжить,Позволь нам выжитьИ — остаться людьми.
«Он сорвался с цепи и пробегал всю ночь, а к утру…»
Он сорвался с цепи и пробегал всю ночь, а к утруВ неприкаянном ужасе, странно-глухом и невнятномЗаскулил, заметался, но вспомнил свою конуруИ с поджатым хвостом потрусил виновато обратно.Кто придумал красивую фразу: «Свобода иль смерть!»?Кто сказал вообще, что есть выбор подобного рода?Расшибая хмельную башку о небесную твердь,Неразлучно со смертью гуляет земная свобода.Бесприютен желанный простор. И чем больше луна,Тем теснее внутри — в средостении тёплом и тёмном,В закоморочке сердца… Но так беззащитна спинаУ того, кто бредёт одиночеством этим огромным.
«Возвращаясь с работы, давно утратившей суть…»
…В Макондо идёт дождь.
Г. Г. Маркес. «Сто лет одиночества»
Возвращаясь с работы, давно утратившей суть,Ставшей чем-то вроде дурной привычки,На маршрутке раздолбанной тащишься как-нибудь,Выйдя под дождь, ищешь в кармане спички.Чертыхаешься, чиркаешь раз этак десять подряд,Чувствуя, как простуда гнездится в теле,Передёрнув плечами, стряхиваешь чей-то взгляд,И, наконец, прикуриваешь еле-еле.Вспоминаешь, что завтра — ну надо же — выходной. Впрочем, от выходного немного толку…(Загустевшее время ворочается за спиной,Щурится, подглядывает сквозь щёлку.За углом оно снова движется по прямой,Жгучее, словно кто-то его расплавил…)Покупаешь батон и спокойно идёшь домой:Не приходить домой — это против правил.И в вопросе «Ну как дела?» почувствовав ложь,Точнее источник какой-то бодренькой фальши,Хочешь убить. И, зная, что не убьёшь,Улыбаешься.Моешь полы.И — живёшь дальше.
«Когда моя мать умирала…»
Когда моя мать умирала,Я изо всех силСтучала по клавишам фортепьяно,Стоявшего в этой же комнате.Что ж, мне тогдаБыло пять лет.Я не ведала жалости к смертным,Так,Как не знали еёБессмертные боги античности…Я старше матери,Старше Христа.С каждым годом всё чаще и чащеБольПосещает меня —Огромная, еле вместимая.Сжаться в комок.Зверем больнымУползти в дальний угол… Но толькоТамВсей чернотойНапряжённо молчит фортепьяно.