Воскресение и Жизнь
Шрифт:
— Это подарок… Купи себе что-нибудь, что тебе хочется.
Иван с улыбкой поблагодарил за непривычный подарок. И граф, снова уходя под руку со слугой, услышал, как тот зовет младшую сестренку, восьми лет, и говорит ей очень радостно своим мягким и нежным, как у ребенка, голосом:
— Возьми, Сонечка, эти 40 рублей, которые барин был так добр мне подарить. Когда утихнет буря, пойди и купи куклу, которую хочешь. На оставшиеся деньги принеси красивый платок для матушки и душистое мыло для дяди Захара… и еще свисток Петерсу, чтобы созывать кур. Не находишь, что платок на голове у маменьки совсем выцвел?
Девочка сострадательно улыбнулась и ласково спросила:
— А тебе, тятенька, что принести?
— Ничего…
— Добрый день, батюшка, как вы себя чувствуете сегодня? — крикнул маленький Петерс своим свежим фальцетом, обращаясь к так называемому Тито Жеркову.
Был уже полдень. Снег продолжал падать, и небо вместо того, чтобы проясниться к этому часу, казалось еще более драматичным, окутанное ветром, который начинал свистеть в кронах почти полностью оголенных деревьев, тревожа путников и поднимая накопившийся снег, чтобы сложить его дальше маленькими сугробами. Они прибыли к жилищу нового больного.
Это была жалкая изба, которая, возможно, когда-то была живописной и уютной, но теперь стала отталкивающей с разбитыми окнами, стенами, покрытыми плесенью, расшатанными ступенями и входными воротами, полностью оторванными от петель и упавшими набок, затрудняя проход. Три тощих гуся подняли тревогу своим характерным гоготом, напоминающим лай сторожевого пса. Мусор, скопившийся то тут, то там, теперь затвердел, исчезая под снегом. А рядом с домом несколько полуголых ив извивались на ветру, белея от снега, скапливающегося на их многочисленных ветвях.
Поначалу Дмитрий Долгоруков не мог говорить, настолько отталкивающее впечатление произвели на его чувствительность состоятельного человека нищета больного, одиночество дома — дверь которого любой мог открыть снаружи, просто подняв щеколду — и степень болезни его обитателя. Он, уже вкусивший все удовольствия, которые может предоставить богатая жизнь, до сего дня не знал значения слов: бедность — нужда — нищета!
Перед ним находился парализованный человек, живущий в одиночестве, распростертый на койке, слепой, которому некоторые ближайшие соседи, включая управляющего Дмитрия, в лице Петерса и кого-то из других детей, приходили по очереди два или более раз в день, чтобы принести еду, необходимую для согрева одежду, провести какую-то уборку повсюду и поддержать огонь в очаге, чтобы он не умер от холода. Несчастный нищий, полоумный, но не совсем бесполезный, составлял ему компанию по ночам или когда погода не позволяла ему бродить по деревням, пользуясь крохами и теплом, которые его товарищ по несчастью получал от добрых людей.
— Ты всегда жил в таком состоянии? Твоя болезнь с рождения? — спросил капитан гусаров дрожащим голосом, после того как его внесли на руках слуга и кучер и усадили на старый сундук из рижской сосны, стоявший в углу.
— О нет, барин! Я был здоровым человеком, работал на землях покойного барина Степана Долгорукова, вашего отца. Но я участвовал в Крымской войне, как многие здесь, включенный в контингент, затребованный нашим Императором у состоятельных господ… и там заболел. Со временем и из-за отсутствия средств инфекция поразила также зрение, и я ослеп. Но Бог, Господь наш, добр, и я живу не так уж плохо. Не перевелись добрые сердца, готовые помочь мне… и поэтому я не умираю от голода или холода. По правде говоря, чтобы не быть неблагодарным, мне ничего не не хватает, у меня есть всё. Вот так… Соседи приносят мне еду, одежду, поддерживают огонь, и я живу хорошо. Они ангелы, которых Господь наш послал с Небес на Землю помогать бедным. Все они батюшки и матушки моего сердца. Некоторых я носил на этих моих теперь мертвых руках, когда они были маленькими, а я еще был здоров. Но есть больные и похуже меня, можете поверить, барин. Я доволен и смирился со своей судьбой. Бог, Господь наш, справедлив и добр. Аминь… Аминь…
Почти возмущенный такой пассивностью перед лицом несчастья, которое он приписал
— Но как ты можешь быть доволен, несчастный, живя в таких условиях, да еще и совершенно слепой?..
— Ох, батюшка! Правда в том, что я предпочитаю быть таким, слепым, чем продолжать созерцать те несчастья и злодеяния, которые я часто видел до того, как ослеп. И кроме того, барин так говорит потому, что еще не видел, в каких условиях живет Илья Петров, хотя у него есть мать, чтобы за ним ухаживать. Представьте, батюшка, он всегда был болезненным, у него были припадки… его всего перекручивало, и долго не мог прийти в себя, но все равно работал. Взрыв в мастерской оставил его в жалком состоянии. Мне 52 года. А Илье 42. Уже почти двадцать лет он живет в таком состоянии… ведь взрыв случился сразу после Крымской войны.
Однако дороги были непроходимы. Буря грозила усилиться, и было бы опасно пускаться по заснеженным степям и оврагам в поисках дома Ильи Петрова. Дмитрий даже еще не обедал. Поэтому он согласился вернуться в усадьбу, предварительно узнав адрес нового больного, которого он горячо желал тоже навестить.
— Отсюда до него верст четыре, сударь… — услужливо заметил Петр Федорович. — Только в хорошую погоду можно туда добраться без опасности. Я знаю, где находится изба Ильи. Там есть небольшой подъем… а со снегом дорога скользкая, можно упасть и скатиться до самого дна оврага.
Долгоруков ушел в неприятном расположении духа. Как он сделал в присутствии Ивана, теперь он достал из бумажника четыре купюры по 20 рублей и велел Петру положить их под подушку нищего.
— Это подарок, Тит Жерков… Купи, что тебе захочется… — произнес он взволнованным голосом.
— Спасибо, батюшка. У вас такое доброе сердце, что напоминаете вашу матушку, которая была нашим добрым ангелом, когда здесь жила. Но, по правде говоря, мне больше ничего не нужно, кроме милости Божьей за мои грехи, которые велики. Я дам Михайле Михайловне 20 рублей на покупку новой шубы, потому что она жалуется, что у нее нет никакой, носит мужнину, когда он ее не носит, а так только кутается в остатки шали. Дам также немного Захарычу на сапоги, которые ему нужны… Захарыч — это тот, кто составляет мне здесь компанию… Он так мне помогает… а зима пришла очень суровая… Его сапоги порваны и пропускают снег, так он говорит… Правда, что мне нужно? Ведь у меня все есть…
VI
На следующий день буря утихла, и снег стал мелким и редким. Митя был в лихорадочном состоянии, хотя и не жаловался на недомогание. Это было нервное возбуждение, вызванное сильными впечатлениями от посещения больных накануне. Он хотел отправиться в путь очень рано навестить третьего больного, некоего Илью Петрова, который жил в 4–5 верстах отсюда, как утверждал Петр Федорович. Но Мелания попросила его не уезжать без второго завтрака, тем более в утренний холод:
— Нет, господин граф, подождем хотя бы, пока снег прекратится. Вчерашнее напряжение было большим. И повторение сегодня того же может быть неблагоприятным для вашего здоровья.
— Но мне сегодня так хорошо… Я спал всю ночь, совершенно ничего не почувствовал… — возразил он, словно оправдываясь, неосознанно подчиняясь очаровательной сиделке, на которую по-прежнему не обращал внимания.
— Позавтракаете пораньше, сударь, и отправитесь потом.
— Знаешь, Мелания?… — произнес он с такой интимностью и нежностью в голосе, что удивил девушку, непривычную к такому обращению. — Меня так впечатлила нищета, в которой живет тот нищий Тит, что я немного размышлял о Боге во время обратной поездки вчера… и вечером горячо молился, прося милости для него, как когда-то учила меня мать молиться за несчастных. И самое удивительное, что он считает себя счастливым! Как может быть счастлив человек, который слеп, полностью парализован, нищ?! Этого я не понимаю…