Время жнецов
Шрифт:
Холост, ближайших родственников не имеет. Родители умерли, сестёр и братьев нет.
В поле зрения полиции не попадал, политической деятельностью не занимался. Особые приметы уточнить невозможно, потому как полицейский формуляр не заводился.
Покинул пределы Лифляндской губернии в апреле сего года, в связи с отбытием в Санкт-Петербург».
Снова подождав, пока слушатели достаточно проанализируют полученные сведения, Путилин спросил Вяземского:
— Пётр Апполинарьевич, голубчик, что скажете, похожи ли описания и характеры этих немцев на тех, которых вы видели в парикмахерском
И судебный медик ответил:
— Дорогой Иван Дмитриевич, смею напомнить, что первое сомнение высказал мой помощник — истый немец Карл Альфредович Штёйдель. Мастер париков Теодор Кох, виденный мной и проверенный Штёйделем, соответствует представленному вами описанию. И говорит он на выверенном остзейском диалекте. А вот… брадобрей Шнайдер. По словам Штёйделя владеет лишь разговорным немецким. Немцы Ливонии-Лифляндии имеют крепкие саксонские корни, что отражается на их немецком. Ни того, ни другого у Шнайдера нет. И, описанный рижской полицией Шнайдер, совсем не похож на того, кого я видел в парикмахерском салоне на Фонтанке.
— И какой же вывод вы делаете, Пётр Апполинарьевич? Что вы этим хотите сказать? — насторожённо спросил Сушко.
— Ну-ну, Лавр Феликсович… Только то, что человек, который зовёт себя Алексом Шнайдером, не тот, за кого старается себя выдать. Да, возможно паспорт у него настоящий, но ведь вы сами говорили, что его можно достать преступным путём или купить. Первое мне кажется более достоверным. И ещё, обратите внимание на даты выезда немцев с предыдущего места пребывания. Мастер париков Теодор Кох в Петербурге уже больше года — худо-бедно обзавёлся знакомыми или людьми, хорошо его запомнившими, к тому же он настоящий парикмахер. А Алекс Шнайдер появился в столице почти одновременно с Бесом-Цветочником, опасной бритвой же владеет всякий, не называя себя брадобреем. Почему Шнайдер не продолжил свою торговую карьеру? А в карты можно проиграть и паспорт, и жизнь. Но об этом думать и решать вам, господа сыщики.
Сыщики молчали, всерьёз задумавшись над сказанным, и Вяземский, воспользовавшись образовавшейся паузой, продолжил:
— Вот ещё что не даёт мне покоя с первого дня посещения общества немцев-парикмахеров. Сперва похожесть Коха и Шнайдера смотрелась обычной данью моде и одинаковыми представлениям о современном мужском идеале. Но, теперь я уверен, что они не просто знакомы по общему делу, а знают друг друга ближе, общаются и возможно ходят друг к другу в гости, хотя у немцев с эти сложно. Из чего я делаю вывод, что о друг друге они знают то, чего пока не знаете вы.
Тут Сушко поймал на себе красноречивый взгляд шефа.
— Иван Дмитриевич, не смотрите на меня так осуждающе, — оправдываясь, произнёс Лавр Феликсович. — Шнайдер под надзором, даже сегодня его стерегут двое агентов. Но наружные ничего особого не замечают. Немец, пусть даже мнимый, ежедневно в одно и то же время с Фонтанки 37 следует на службу в салон, в конце дня возвращается домой. Завтракает, обедает и ужинает в одной и той же немецкой харчевне. Мои там были. Никаких посторонних контактов Шнайдер не имеет. Конечно, можно немца взять и под белы руки сопроводить в Сыскную, а дома провести дотошный обыск. Но где основания? Что мы ему предъявим? Иностранец живёт по чужому паспорту? Так пусть им займутся соответствующие органы дознания. В чём здесь закавыка?
— Близнецы, Лавр Феликсович… — коротко бросил Вяземский, но договорить ему не дали. Негромко постучав в дверь, в кабинет вошёл Клим Каретников и, поклонившись Путилину в знак извинения за вторжение, обратился к Сушко:
— Лавр Феликсович пора выдвигаться на Сенную. Время идёт, а там ещё нужно присмотреться и расставиться. Кулик уже готов к операции. Трусится конечно, но старается выглядеть молодцом.
Сушко поспешно спустился в помещение сыскных агентов для переодевания и придания внешности нужного образа, облегчающего работу в толпе. Через короткое время пролётки с сыскными отправились в сторону Сенного рынка. Вяземский отбыл на обед, в кои веки Ильзе не будет ворчать, опасаясь за желудок хозяина, не будет осуждать его за легкомысленное отношение к здоровью.
А Путилин приступил к разговору с Куликом. Младший помощник делопроизводителя выглядел озабоченным и напряжённым: пальцы рук дрожали, губы сжались в узкую полоску, глаза выглядели потухшими.
— Иван Дмитриевич… Я понимаю, что натворил много непростительного и преступного… — глухим, ломающимся голосом проговорил Кулик. — Но каково будет моей семье с таким клеймом? Муж и отец — вор, предатель и пособник убийцы. Им нигде не дадут проходу и спокойного житья. Я сделаю всё, что вы просите и к чему меня подготовили. Семью мою пожалейте, выручите моих девочек… Не дайте им сгинуть от всеобщего презрения и злобы. Не такой судьбы я им желал…
— Успокойтесь, Модест Иванович, — Путилин видел, что в таком состоянии Кулик не сможет выполнить возложенную на него миссию. — А давайте-ка хлебнём чайку, у меня и сушки есть. Попейте горячего, и душа непременно на место встанет.
Кулик трясущимися руками взял стакан и сделал несколько глотков. Чай предал ему бодрости и уверенности в себе. Щёки порозовели, а в глазах появился блеск — интерес к жизни возвращался. К концу стакана перед Путилиным сидел уже другой человек.
— Пора ехать, Модест Иванович, — возвращая Кулика к реальности, произнёс Путилин. До встречи оставалось сорок минут.
— За семью не беспокойтесь, в обиду не дадим. Я, Иван Дмитриевич Путилин, вам это обещаю, — напоследок заверил Кулика начальник Сыскной, а младший помощник делопроизводителя, не прощаясь, спустился к пролётке, ожидавшей его у двери со двора здания. Возницу изображал переодетый городовой, у которого под сидением лежал револьвер.
***
Сенной рынок столицы отличался слишком уж демократическим характером торговли. Здесь не было разделяющих прилавков и закрытых лавок. Торговали с рук, лотков, тачек, телег или просто разложив товар на земле. Постепенно Сенной рынок превратился в средоточие бездомных, бродяг и нищих, уголовников, воров, проституток и других личностей. Вокруг рынка процветали «малинники» и публичные дома, ночлежки и притоны, например, «Вяземская лавра». «Вяземская лавра» представляла собой трущобный квартал около Сенной площади, состоящий из 13 домов, соединённых между собой. Название было дано в честь рода Вяземских, на чьей территории и возникла лавра. Само её название — саркастический топоним, полный социальной издёвки, так как «лавра» означает мужской монастырь высшего ранга, при этом в «Вяземской лавре», как и вокруг неё, царили совершенно не монастырские порядки.
Помимо торговых рядов на Сенном располагались и весьма скверные, даже опасные, питейные заведения. Вокруг Сенной площади находились многочисленные кабаки, рюмочные и доходные дома. Сенную даже прозвали «чревом» Петербурга из-за того, что там легко в вечернее или ночное время суток можно было схлопотать ножом под ребро в пьяной драке. Сенная постепенно стала неким раем для нищих, бандитов, шулеров и проституток. По сути Сенной рынок напоминал Лиговку, только меньшего объёма и не на задворках, а в самом центре столицы. В июне 1831 года именно здесь вспыхнул холерный бунт, жестоко подавленный властями. И только в 1886 году по проекту архитектора И. С. Метнера вдоль площади поставили четыре рыночных павильона из стекла и металла, отражающих европейский стиль торговли.