Время жнецов
Шрифт:
— Ушёл сука! Ищи теперь свищи-не свищи… Испарился мерзота уголовная, — зло и безнадёжно выдохнул Каретников, вынужденный остановиться. Потом, сплюнув в сердцах, зашагал вперёд, зорко высматривая подозрительные лица и слушая разговоры толпы. Сзади его уже догоняли сослуживцы, готовые присоединиться к поиску — они хорошо помнили словесный и рисованный портреты Беса.
У палатки старьевщика остался лишь Семён Малахов, стерегущий место преступления, он тщётно пытался разговорить рыбника. Но на вопросы: «когда в последний раз видел старьевщика?», «входил ли кто в палатку?», «много ли покупателей посетили старьевщика
И в это время округу взбаламутил дикий рёв:
— Люди! Полиция! Спасайте! Грабят! Держи стервецов!
Перед палаткой старьевщика появился нетрезвый субъект в линялом малахае и кургузой шапке, нестиранная рубаха колом стояла на его груди. Возникший ниоткуда мужик пытался устоять на ногах, но суматошные движения руками устойчивости позе не придавали. Семён, преградив вход в палатку, взял гуляку за локоть и слегка надавил.
— Дядя, не голоси как юродивый. Полиция! Стой смирно и представься сейчас же, — на ухо присмиревшего мужика произнёс Малахов.
От удивления вытаращив глаза, субъект ответил, дохнув острым водочным запахом:
— Дык… Прошка я Замятин. Старьёвщик здешний… Почто, господин хороший, палатку мою рушишь? Почто меня к моему же добру не пускаешь? Чего такое творится, люди добрые? Произвол!
Малахов ещё крепче сжал локоть пьяного горлопана и, не отрываясь от его уха, произнёс:
— Охолони, любезный. Полиция у тебя… А твоя палатка теперь — место преступления. Веди себя смирно. Иначе кутузка по тебе плачет горючими слезами. Понял?
И Прошка утвердительно кивнул, мутным взглядом окинув округу. Казалось, что он только сейчас начал понимать, что происходит. А Малахов продолжил опрос важного свидетеля:
— Давно ли пьянствуешь Прохор? Откуда деньги и кто сподобился на подачку?
Утробно икнув, питух ответил:
— Дык… Не украл же, господин полицейский… Деньгу мне всучили за дело. За дело!
От нахлынувших чувств и угрозы быть причастным к преступлению, старьёвщик трезвел на глазах, и теперь его начало потрясывать от похмельного озноба.
— Прохор, не тяни резину. Кто, когда, сколько и зачем? — не унимался Малахов, так и не пустив хозяина в палатку.
— Дык… Мужик один попросил уступить палатку для сердечной встречи… Без соглядатаев… На час… Дал три целковых. Ага, точно три. Ить полюбовно сладились, без обману… Он остался, а я тады с товаришшами в кабак направился. То-сё, посидели душевно. Выпили, а потом и ещё усугубили… Фь-ють и денежок нетути. Куды мне деваться было, обратно вертаться нужно. Авось, мужик ещё добавит-раскошелится за труды мои. Добрейшей души человек оказался…
— Прохор, как выглядел и во что рядился твой добрый человек? — спросил Малахов, обрадованный тем, что пьянчужку удалось разговорить.
— Ну-дык… Эта… Синий армяк. Шапчонка серая, бородишша рыжая… А глаза хитрюшшие. Как у чёрта. Токмо, смекаю, несвычным оказался мужик к этой одёже… Сидело она на ём, как на корове седло.
В это время к палатке вернулись Сушко с Каретниковым — оба злые и раздосадованные неудачей, остальные сыскные молча двигались сзади, а уже за ними трусили городовые. Пользуясь наставлениями Вяземского, Лавр Феликсович осмотрел место преступления, рассказывая о результатах Климу Каретникову,
— Да, как выразился бы Пётр Апполинарьевич «натоптали знатно». Но обратите внимание на круговой след каблуков, похоже от сапог Кулика — они все в налипшей земле. Когда Бес понял, что это ловушка, он сзади обхватил шею Кулика сгибом руки, локтём упираясь в подбородок. На подбородке виден кровоподтёк. А потом крутанул тело по кругу, придушив Кулика до состояния беспамятства. Кулик худ, но тяжёл, чтобы долго удерживать на руках, и Бес опустил его, ещё живого, на землю. А потом схватив за волосы, видите их клок налип сверху лужи крови, хладнокровно перерезал жертве герло. По следу лезвия и ровному краю раны похоже, что это снова опасная бритва. Ушёл Бес, разрезав заднюю стенку палатки той же бритвой. Вызывайте перевозку трупа в морг, а нам здесь делать больше нечего. Бес опять выскользнул, оставив меня с носом.
Через полчаса команда Сушко вернулась в Сыскную. Путилин выслушав доклад старшего агента, на несколько мгновений прикрыл глаза и закусил губу, чтобы не разразиться ругательствами. А потом распорядился:
— Скоро вечер, всем отдыхать… А я буду думать, что ещё можно сделать. И теперь это будут другие меры… Что приключилось, то уже приключилось, но, уверяю вас, конец непременно будет. Дурново оставил нам ещё два дня. Всего два дня. Авторитет Сыскной болтается на весах придворного шаркуна… И эту пару дней мы должны отработать с толком.
— Иван Дмитриевич, шеф… — Сушко попытался вставить порцию объективной информации и оправданий, но Путилин, строго посмотрев в глаза Лавра Феликсовича, бесцветным голосом произнёс:
— Господин старший агент, а вам я советую выпить водки и выспаться. Утром вы мне понадобитесь свежим, полным сил, а не сомнений и самокопания. Домой, Лавр Феликсович, домой… Отдыхать!
Глава 13
Глава 13. Узнай его, если сможешь, поймай, если догонишь.
Вечер воскресенья выдался знобким и ветреным. Вовсю цвела сирень, а с воды набегали волны влажной прохлады, небо хмурилось серым непроницаемым полотном, но дождя ещё не было. После неудавшейся операции и гибели Кулика в душе Сушко царил полный раздрай. Ноги сами привели его на порог ресторации «У Смирнова», что располагалась совсем рядом с домом. Тихое, спокойное место с настоящим русским меню и приличной публикой. Здесь не водилось забулдыг и громких пьяных разговоров.
Радушный официант быстро принёс заказанное — запотевший графинчик водки и тарелки с холодными закусками: солеными огурцами, такими же грибами, приправленными луком и растительным маслом. Чёрный ноздреватый хлеб и горчица уже стояли на столе. От горячего Сушко отказался, он не планировал задерживаться здесь надолго. Угнетающие мысли не покидали сыскаря, потому рука сама отмерила полстакана. Сушко выпил их залпом и прикрыл уставшие глаза. Через несколько минут внутреннее состояние Лавра Феликсовича изменилось: на лбу выступили капли пота, а внутри разлилось долгожданное умиротворение — равновесие души и реальности бытия.