Выбор
Шрифт:
Попробовал.
Отказ получил.
А эта дурища и подслушала, вот ведь разобрало ее! Носит их, когда не надо и куда ни попадя! Зараза!
— Слышала?
— Да. Мишенька, неуж совсем я тебе не надобна?
Михайла и думать не стал. Боярину он обещал, вот и рубанул, словно топором по чувствам девичьим.
— Мне — не надобна! Может, еще кому сгодишься, а я другую люблю!
— Устьку?!
— Ты ее так не называй, ты ей и в подметки не годишься! Она прекрасна. А ты…
— А я?!
У Аксиньи сердце на части рвалось.
А ежели день за днем, год за годом душу убивать? То надежду давать, то отнимать ее, то приближать, то отдалять… не снесла б она. Не сумела.
Раенский о себе радел, а вышло, что и Аксинье помог.
— Таких как ты я на базаре десяток найду! Пальцами щелкну — сами набегут!
Михайла в душе ликовал. Что могла Аксинья сделала, к Устинье его подвела, сведения важные ему передавала, а сейчас… что от нее сейчас-то пользы? А так он и с боярина кое-что получит, и выгоды своей не упустит. А что Аксинья гневаться будет…
Поплачет, да и замуж выйдет, авось, там забудет, как на него обиделась.
— Ненавижу!!! Тебя ненавижу, Устьку… сто лет пройдет — не позабуду!!!
Прилетевшая пощечина Михайлу чуть с ног не сбила. Аксинья хрупкой девушкой не была, и била сильно. Да и разочарование добавилось…
— Ксюшенька…
Михайла почувствовал во рту вкус крови.
Аксинья развернулась — только коса рыжая за углом мелькнула.
Михайла ее взглядом проводил, порадовался. Может, отвяжется от него липучка глупая? А ежели себя еще убедит, что это она подлеца бросила, и вовсе хорошо будет.
Ну ее, Аксинью эту, без нее хорошо живется.
Теперь важно, что Устенька скажет.
Впрочем, время есть еще, всенепременно согласится она. Никуда не денется.
Анфиса Утятьева сидела на то время в саду зимнем, о своем думала. Криков в тереме и не услышала она даже, через половину палат царских, а и услышала бы — не до того! Ей бы о своем подумать, о девичьем, о важном.
Выходило так, что поморочили ее знатно с Федором, посулили царствие небесное, а что вышло? А вышло неладно все, так что девушке разумной о себе подумать надобно. Лучше все ж синица в руке, чем журавль в небе, да и журавль там али дрянь какая?
Приступ у Федора ей хорошо помнился, лицо его помнилось, страшное, жуткое, посиневшее, как выгибался он на полу, выл зверем раненым…
Приворотное зелье так подействовало?
Да, наверное.
Хорошо еще, не яд там был. Но тут и сама она проверила, глоток из кувшина сделала.
Нет, не яд.
Да не о том речь сейчас. Понятно, у боярина свой интерес, а вот Анфисе что делать?
Ежели подумать…
Было на отборе семь боярышень, осталось куда как меньше.
Мышкина, Орлова, Васильева…
Теперь еще и она, Анфиса.
Заболоцкой
О ком бы государь не думал, да точно не о Марфушке, он сквозь нее глядит, ровно как сквозь стену. Разве из вежливости отвечает. Анфиса такое видела.
Рано или поздно закончится отбор, да и не отбор это — балаган. Федор свой выбор давно сделал. А когда зелье приворотное не сработало… что Анфисе остается?
Правильно.
Мужа себе найти, да побыстрее. И искать его не надо, вот он — Репьев, Аникита Васильевич. Надобно только к нему подойти правильно.
Ох, какая ж Анфиса умница, что отношений с ним рвать не стала. Даже записочки ему передавала через служанку доверенную!
Теперь и трудиться сильно не придется. Написать записочку, да о встрече попросить. Вот и будет им счастье обоим.
Получаса не прошло, скрипнула дверь потаенная, Борис в светелку к Устинье вошел, улыбнулся ласково.
— Устёна, что скажешь мне? Я ведь правильно понял, тебе эта болезнь ведома?
— Да не болезнь это, Боря! Порча это.
— Порча?
— Это не лекаря просить надобно, а в монастырь ехать, там, на земле святой сорок дней отмаливать. Святой водой умываться, пост держать, службы стоять, тогда, может, и пройдет.
— А ты ту порчу не снимешь?
— Не умею я, Боря. У меня либо по наитию получается, либо учиться мне надобно, сама-то по себе я мало знаю. И не рискну я, как бы хуже боярышне не было.
— А Добряна?
— А боярин Данилов, Боря? Кто Марфу в рощу повезет, кто просить будет? Кто ей потом язык болтливый узлом завяжет?
Борис о том не задумывался, а вопрос-то насущный.
— Права ты, Устёна. Поговорю я с Патриархом, а то и с боярином, а дальше уж пусть сами решают.
— Как бы умом не тронулась боярышня.
— Сейчас спит она, а я потороплюсь с разговором. Сегодня же с Патриархом перемолвлюсь словечком, и за боярином я послал. Прости, идти мне надобно.
— Иди, Боря. С Богом…
А с которым?
Бог един. А как его называть, то личное дело каждого. Господом ли, Родом… главное, чтобы уберег. А остальное мелочи…
— Понимаешь ты, что сестра тебя обманывала?
— Да, — Аксинья всхлипывала жалобно, слезы по лицу размазывала.
— И он, и она…
— Да, — сопли тоже текли ручьем.
Боярыня Варвара с таким бы удовольствием ей оплеуху влепила, что аж пальцы ныли. Вот размахнулась бы — и по морде, пока ум не вколотит!
Тьфу, дурища!
Только говорить о таком Аксинье нельзя было. Придется дурищу жалеть, по головке гладить, успокаивать.
Ей еще к сестре вернуться надобно, и в глаза ей смотреть, и улыбаться. А потому боярыня верные слова нашла, да там и стараться не надобно особо, такими как Аксинья управлять легко.