Я - душа Станислаф!

Радомский Валерий Николаевич

Старожилов в поселке не осталось, разве что их родственники – кто не захотел оставлять хозяйство усопшего родича на разграбление, задержался на время, да потом и остался. Во времена Союза тайгу мало-помалу осваивали наподобие целинных земель, но тайга давалась особо тяжело и непросто, зато поселок постепенно наводнили пришлые и он стал не только плановым субъектом хозяйствования, но и расстроился в социальном плане. С тех пор мало кто выезжал отсюда, даже, как-то, узаконили место для погребения и облагородили его как цивильное кладбище.

Работы – валом, только имей здоровье: сбор кедровых орехов, а в их массиве поселок и заложили когда-то, лов рыбы, которой в озере было ловить – не переловить,

охота на таежного зверя, на отстрел которого выдавалась соответствующая лицензия. Можно сказать, что кедрачи (так они себя сами называли) были разнорабочими, занимаясь всеми промыслами по необходимости, оттого у взрослых кедрачей имелись в домах ружья, а в сараях рыболовные снасти. И снасти – дебелые! Их подвалы тоже не пустовали. В продовольственные магазины ходили лишь за казенной водкой и импортными винами, когда такие завозили, а в промтоварные – за выходной одеждой по случаю каких-либо торжеств, да бытовой всячиной. Зажиточно жили, то есть, а сколько их было всего – пять или пятнадцать тысяч – если такая официальная цифирь значилась в документах поссовета, она мало кого интересовала. Главное – сады и ясли есть, школы есть, больница со стационаром есть, и т.п.

В середине восьмидесятых сюда и перебрался Михаил Чегазов. Сначала сам обжил новое место, понравившееся ему по случаю служебной командировки в Кедры ранее, а через полгода перевез сюда, с Нижневартовска, жену Валю с сынишкой Толиком. А до Нижневартовска, родившись в Горловке Донецкой области, окончив школу и отслужив срочную армейскую службу в Группе советских войск в Германии (ГСВГ), почти сразу же, по прибытию домой гвардейцем-танкистом из Кенигсбрюка, женился на белокурой Валентине с ямочками на щечках. Не стал даже ждать рождения их первенца – собрались основательно, прослезились вместе с родителями и укатили, без них, разумеется, в сибирские морозы…

Донбасс Михаилу был и оставался родным, да воспитанный в интеллигентной и образованной семье его не прельщала ни образованность, ни тем более горняцкие, металлургические, химические и все прочие ремесла – манили просторы Сибири, откуда были родом его старенькие родители. Их, двух педагогов на пенсии, он оставил в Горловке не одних, – со старшей сестрой.

В Нижневартовске работал водителем – нравилось крутить баранку, да и зарабатывал достаточно, чтобы ни о чем не жалеть. Охота, рыбалка в выходные дни – это Михаил любил несказанно! А когда родился первенец Толик, в его доме, пусть и не бог весть каком, заботы отца стали настоящим мужским счастьем. И, опять же, не беда, что такое счастье, чаще, с не выспавшимся лицом маячило в городе.

Михаил по натуре был флегматичным и не требовательным ни к кому и ни к чему. Невысокий, коренастый и приземистый, широкий с виду – вроде, как толстенький, скуластый и с выдвинутой вперед челюстью – ну, не медведь, но мишка… Вывести из себя Мишутку – это уж дудки, а вот схлопотать от него в ухо – было такое дело: прочувствовали иные в Нижневартовском АТП 2103 тяжелую руку Михаила, да все равно такие недругами для него не стали. Хорошим был он парнем, а в Кедрах – мужиком хорошим, потому и решение начальства назначить его бригадиром артели кедрачи восприняли, чуть ли на «ура». Мог Михаил и директором артели стать, да не захотел – не было в нем врожденной суровости, без которой тебе же доверившиеся станут тобою и помыкать. Человек, он ведь какой: руки – к прянику, а еще лучше – к блинам с маслом и все такое, а кормой тела стоял, стоит и будет стоять к ответственности и здоровью того, кто эти пряники и блины ему, в сущности, организовал. Пока человек еще такой: жопистый во всех смыслах! Потому и голова у него, что жопа – всегда и обязательно ищет мягонькое в жизни.

Настенька, дочка, родилась в Кедрах.

Сейчас далеко – в Надыме, где и Толик. Третьего внука родила – молодец, доченька, умница! А Толик – балбес: то ли в мать, то ли в самого Михаила пошел – однолюб, вот и прирос к порожней бабе… Хотя, если прирос сердцем, значит, мозгам непросто отговорить уйти от нее. Видать, есть за что любить. Любовь ведь как талант: или тебе дано любить, или научишься любить, или от себя самого, рано или поздно, затошнит. И тошнота после этого не пройдет – рвать тревожностью одиночества будет постоянно. Позавчера Толик звонил – не похоже, чтобы его тошнило.

Весна делала следы Михаила глубокими. Снег лишь искрился у него под ногами и незаметно таял, будто надоел самому себе в морозы. А морозы таки отступали. Он шел в контору и улыбался – скоро дети и внуки надолго отогреют его жесткие, еще и летом холодные розовые, как у девки – только и того, – щеки. Отвечал кивком головы на приветствие «Здрасьте-е-е, Михайло Дмитрич!», и подавал свою тяжелую руку на протянутую ему, пожимая ее уважительно, слегка и осторожно. Вдруг вспомнил, что этим летом будут еще гости: Валера Радомский! Неожиданный гость, но таких гостей Михаил на своем веку и не припомнит.

Казалось бы, ну, что там эти, два, всего лишь, года службы в ГСВГ плечом к плечу с ним, однако же, впечатления о себе и от себя он оставил крепкие. Если можно было бы их смыть – хрен, чем их смоешь, если бы и захотел! И плохим не ототрешь потому, что нет за Валеркой на памяти у Михаила ничего такого. Подрались в учебном подразделении – было, он помнит, да что с того? Валерка – он такой: за свои убеждения не то, что в драку бросится, на батальонных полах казармы он ночевал месяцами. Или в солдатской столовой, в подвале, где чистка картошки – процесс в назидание, строго ночной, дремал и чистил картошку, срезая кожуру вместе с кожей на пальцах. А утром – в расположение роты, а после отбоя, как по дежурному графику: «Ефрейтор Радомский, выйти из строя! …В распоряжение дежурного по полку (или батальону), шагом ма-а-а-рш!».

Кто только не занимался его перевоспитанием, чтоб не спорил и не пререкался?! И командир роты, и командир батальона, и заместитель командира полка по политической части, и сам командир полка. Михаил остановился, чтобы не вспоминать на ходу, кто именно, если уж нахлынули армейские воспоминания: «Ротный – старший лейтенант Апрелев, комбат – капитан Гайдук, замполит – полковник Филатов, а командир полка, подполковник?..». Фамилию командира такового полка «Революционная Монголия им. Сухэ-Батора» он так и не смог вспомнить, как не старался – продолжил путь, но вспомнил, какую машину им, дембелям, сначала подали…, чтобы отвезти в аэродром Дрездена, и кто, потом – примерно через полчаса, их провожал под марш «Прощание славянки».

…Подкативший к КПП «Урал» только что отвез пищевые отходы из солдатской столовой на полковой хозяйственный двор, где выращивали свиней. Дембеля трубили восторг – вот она механическая машина счастья, на которой они стартонут снова в гражданскую жизнь. А уж, как глаза водителя завидовали всем им сразу и каждому в отдельности! И жалко было рядового и до его ли печалей сейчас? Рядовой тем временем поднял брезент над задним бортом: подымайтесь, счастливчики, и присаживайтесь! Только, куда подыматься и на что присаживаться – отшлифованный солдатскими сапогами кузов изрядно перемазан расплескавшимися отходами?.. А дембеля – любо дорого глянуть: шинельки расчесаны, шапочки на головах – квадратиком, брючки со стрелочками, наглаженные не хуже, чем прошитые, и в ботиночках, отутюженных по крему до модельных форм. Вот ту-то все и стали искать оскорбившимися глазами ефрейтора Радомского. А тот уже шагал, по привычке, чеканным шагом к командиру полка…