Я - душа Станислаф!
Шрифт:
Лис, присоединившийся к воинам, лежал на прибрежном песке вперемешку со снегом и в его желтоватых глазах, помимо боли от глубокой раны на шее, тлело и ожидание. Вожак ждал конца борьбы пришлых сородичей за собственные жизни с озером. Жить им оставалось недолго – лед в апреле не тонкий, а жестокий! Подкова утопит и этих двоих, как и всех тех, кому ранее Лис уготовил точно такой же конец.
Запах Марты больше не волновал вожака. Эта белая длинномордая волчица оказалась ему не по зубам. Наоборот, ее стальные когти и клыки порвали его, но… Он будет жить и править в стае дальше. А она, в очередной раз пытающаяся взобраться на лед, жалкая и дрожащая, этими же когтями сама себе готовила не волчью смерть. И коварный лед, вспоротый под аккомпанемент ее визгливого и жалкого отчаяния,
Шаман продолжал прогрызать путь к спасению, едва удерживая потяжелевшую голову над водой. Из пасти вытекала кровь, много крови, как некая земная закономерность, живая и подвижная, которую ему, зверю, не дано было осознать: чем бессмысленней борьба, тем больше крови!.. Поэтому, он упрямо грыз такой же упрямый лед, а в его густо-коричневые каменные глаза пробралось видение из сна: он, парнишка Станислаф, плывет, обласканный теплом, в изумрудной воде, дышит восторгом, а под водой прячет его в себе, чтобы подольше и лучше рассмотреть дно…
Шаман еще грезил, когда его задние лапы чего-то, сначала, коснулись, а затем, вроде, как нащупали дно. Дно двигалось и поднималось, как ни странно это прозвучит, со дна. Он заскулил непонятно как. Марта, барахтающаяся рядом, увидев что-то, испугалась – оставшихся сил ей хватило лишь на короткий иступленный лай, и чтобы отплыть, и недалеко. Шаман оказался над водой у самой кромки льда. Дно будто осторожно выталкивало его на лед, опускаясь чуть и снова подымаясь до уровня поверхности воды. Лед в этом месте был толще и Шаман, продолжая скулить, несмело поставил на него передние лапы. Как только он это сделал, тут же покатился кубарем – дно резко вытолкнуло из воды его туловище, и он распластался на льду метрах в трех от кромки. Стать на лапы удалось не сразу, но лед держал его вес.
Марта по-прежнему исступленно лаяла и боялась то, что вытолкнуло ее брата из полыньи. Даже попыталась уплыть от этого, но дно, темно-коричневого цвета, догнало ее, подняло над водой у кромки льда и вытолкнуло на него. Лед треснул в нескольких местах одновременно, но не под Мартой и не под Шаманом – это то самое дно, подвижное и темно-коричневое, ушло под лед. Полынья в этот момент будто бы прогнулась, льдинки, шурша, сползли к центру, столкнулись и разбежались по сторонам снова.
На берегу, воины Лиса во второй раз пребывали в растерянности. Как и сам вожак. Он по-прежнему лежал, рябой, от морды до хвоста, от сгустков потемневшей крови на рыжеватой шерсти, и пытался разобраться в новом запахе, принесённом ветерком с озера. Но в этом запахе не было ничего от тайги. И он, этот новый запах, забив ноздри Лиса, не давал ему нормально дышать. Ветер будто специально швырял им ему в морду, только чей он, – а ветер молчал!
Вожак залаял и четверо волков-загонщиков, скалясь и рыча на воду, зашли в озеро – поплыли. Волки-охотники, пятеро, нервничали, но ждали команду, дождались и поплыли тоже. До Марты, распластавшейся на льду и набиравшейся сил, отдыхая так, и до Шамана, привычно сидевшего на задних лапах с опушенной головой чуть поодаль от нее, было не более ста метров. Это расстояние – двадцать-двадцать пять волчьих прыжков, но его нужно было проплыть по узкой прогалине и в полынье. Да и зима из таежных мест еще не ушла.
Волки плыли, преимущественно, парами, с плотно прижатыми к голове ушами. Отталкивая мордами досаждавшие льдинки, кружившие вокруг них, дышали напряженно, оттого тяжело и шумно. Расстояние до беглецов понемногу сокращалось, но Подкова была холодной и суровой ко всем – не проплыв и половину дистанции загонщики и охотники перемешались и сбились в кучу. Лис с берега надрывно залаял, только с этим он опоздал – полынья снова прогнулась, и острые куски льда посыпались на головы воинов. Как вдруг – полынью разорвал чудовищный силы и звука всплеск, и из воды выпрыгнула огромная рыбина. Ее вытянутое тело, темно-коричневое со спины, и серебристо белое брюхом – не меньше трех метров в длину и с полтонны весом – на короткое время зависло в воздухе и, изогнувшись дугой, обрушилось на воинов. Но рыбина обрушилась не брюхом, а вошла в воду головой с сильно удлиненной верхней
Шаман и Марта наблюдали за происходящим настороженно, дрожа и скуля не только от холода. Оставались на своих местах – не сближались, чтобы не оказаться снова в тяжелой ледяной воде. Лис тем временем, припадая на задние лапы, пытался все же гарцевать берегом и при этом злобно рычал. Только его устрашающий рык никак не действовал на рыбу-меч. Массивным цилиндрическим телом она перекрыла проем. Спинной плавник и приплющенное копье, куда как страшнее, торчали из воды и отливали на полуденном солнце бронзой. Рыбина стояла на месте, засыпанная по спине ледяным бисером полыньи и чего-то в этот раз ждала, а напуганные до жалкого собачьего скуления воины предпринимали одну за другой попытки взобраться на лед. Увы, они лишь поменялись с чужаками местами – результат был тот же: кромка обламывалась и лишь расширяла прогалину…
За кустарником барбариса, в двух десятках шагов от Лиса, вжимались в мокрый прибрежный песок Налим и Матвей, чтобы не выдать себя. Очевидцами волчьей баталии, у холма, и такой же кровавой драмы на берегу Подковы они стали случайно – прошлым вечером расставили капканы на соболя и сегодня, в полдень, сняли двоих с еще добротным зимним мехом. Как раз в тот самый момент сняли, когда, похоже, Марта рвала Лиса. А затем драпали от холма, чуть ли наперегонки с Шаманом и его сестрой. Волки все же первыми сиганули на лед, Налим с Матвеев – в барбарис. Отсюда, затаившись, они и наблюдали за всем тем, что случилось потом.
Очевидное изумление росло в каждом, а оно, такое, распирало желанием выговориться. Да приятели лишь могли позволить себе шептаться, а шепотом не наговоришься. Тем более, когда такое!..
– Это меч-рыба, – не унимался Матвей, – я зырил такую на картинке.
– Зырик, закрой пасть! – шипел Налим, беспорядочно заталкивая под шапку выбившиеся седые волосы закоченевшими пальцами – Вижу, что не лупоглазый окунь. Потом поговорим.
– Но откуда она тута?!..
…Рыба-меч медленно ушла под воду, но только для того, чтобы появиться на поверхности, между двумя параллельными кромками льда, уже головой к берегу. В ее больших темно-синих глазах Лис уловил знакомое ему коварство и от этого сразу же замолк. Еще и потому он перестал свирепо рычать, что боковые плавники рыбины, длинные и проворные, напомнили ему руки человека, какие он видел достаточно раз, чтобы никогда о них не забывать. Он отгрызал бы их по самые плечи, а ружья, что с завидной постоянностью любят эти руки, волок бы сам на утес и топил в озере. И эта пика, грозящая ему из жестяной воды Подковы, заставила вожака не пятиться, нет, а отступить с достоинством, пусть и звериным.
Рыба-меч ушла под воду, и полынья в последний раз прогнулась…, вытолкнув на поверхность сначала одно мертвое тело воина, затем всплыли три сразу – зло выставило напоказ свои охотничьи трофеи. Полынья, это кровавое месиво холодной сопричастности в убийстве тех, кто вошел в нее убивать сам, течением озера прибило трупы к берегу, и это место сразу же жадно облизала розовая пена.
Пятеро затравленных обстоятельствами стремительного поражения воинов какое-то время еще обламывали своими намокшими и скользкими телами лед, страшась пути на берег, но через минуту-другую успокоившаяся полынья немного успокоила и их. …С берега они умчались в тайгу, шарахаясь в стороны от хруста сломавшихся веток под их же лапами.