Янки при дворе короля Артура
Шрифт:
Король утомлялъ меня своими аргументами, увряя, что если бы его продали на большомъ рынк, то за него непремнно дали бы двадцать пять долларовъ — это была безсмыслица и даже за меня самого не дали бы столько денегъ; но тутъ мн пришлось вести дло политично, отбросить совсть въ сторону и согласиться съ королемъ, что за него дали бы двадцать пять долларовъ, хотя мн не случалось слышатъ, чтобы за короля могли дать и половину этой суммы, а въ послдующія тринадцать столтій даже и четверти этихъ денегъ. Да, онъ утомлялъ меня; сталъ бы онъ лучше говорить о жатв; или, пожалуй, о погод, или о политик, наконецъ, о собакахъ, о кошкахъ, о нравственности; мало-ли можно найти предметовъ для разговора; но я всякій разъ вздыхалъ и все еще ожидалъ, что когда-нибудь онъ избавитъ меня отъ этого разговора. Если мы останавливались тамъ, гд собиралась толпа, то король бросалъ на меня взглядъ, который, казалось, говорилъ: "Если бы это было сдлано теперь при этомъ народ, то вы увидали бы совершенно иной результатъ". Дйствительно, когда онъ былъ
— У него на два съ половиною доллара неловкости и на тридцать долларовъ благообразія. Жаль, что такое благообразіе находишь въ продажномъ товар.
Наконецъ, такого рода замчанія имли очень дурныя послдствія. Нашъ владлецъ былъ практическій человкъ и прекрасно понималъ, что для того, чтобы найти покупателя на короля, то необходимо исправить этотъ недостатокъ. Такимъ образомъ онъ сталъ размышлять о томъ, какъ бы посбавить благообразія въ корол. Я бы подалъ этому человку благой совтъ, но только не могъ этого сдлать; нельзя добровольно давать совты торговцу рабами, безъ того, чтобы не объяснить ему причины, почему вы такъ дйствуете. Я находилъ крайне труднымъ сыграть такую шутку, чтобы сдлать изъ короля мужика, не смотря на то, что этотъ король былъ очень послушный ученикъ; но теперь превратить короля въ раба, — это было уже почти невозможно, и въ особенности, если дйствовать силою. Но не будемъ говорить о подробностяхъ, — это избавитъ меня отъ труда заставить васъ вообразить себ эти затрудненія, но замчу только одно: не боле какъ черезъ недлю тло короля представляло такой видъ, что возбуждало слезы; но его духъ нисколько не измнился. Даже этотъ дубина торговецъ рабами, прекрасно понялъ, что тутъ было нчто такое, чего нельзя побороть, когда рабъ хочетъ остаться мужчиною до самой смерти, вы можете переломать ему вс кости, но не выбьетъ изъ него мужества. Этотъ человкъ убдился, что вс его усилія ни къ чему не поведутъ, онъ ничего не достигнетъ, а король готовъ былъ утопить его. Такимъ образомъ, нашъ торговецъ совершенно отказался отъ этого дла и оставилъ короля съ его благообразіемъ. Причина заключалась въ томъ, что король былъ боле чмъ король, онъ оказался человкомъ; когда же человкъ является дйствительно человкомъ, то изъ него этого не выбьешь.
У насъ въ теченіе мсяца было крайне трудное время; мы валялись на земл и много страдали. А какой англичанинъ въ это время наиболе интересовался вопросомъ рабства? Это — его милость, король! Да; изъ совершенно равнодушнаго къ этому вопросу человка онъ сталъ наиболе заинтересованнымъ. Онъ сдлался такимъ ярымъ ненавистникомъ рабства, что врядъ-ли кто-либо превосходилъ его въ этомъ. И вотъ я попробовалъ предложить тотъ вопросъ, который предлагалъ нсколько лтъ тому назадъ и на который получилъ такой рзкій отвтъ, что изъ предосторожности не ршался и вмшиваться въ это дло. Уничтожитъ-ли онъ рабство?
И теперь его отвтъ былъ очень рзокъ, какъ и прежде, но въ этомъ отвт была такая чудная музыка для моего уха; я, кажется, никогда еще не слыхалъ ничего боле пріятнаго.
Я желалъ, конечно, скоре получить свободу, но не ршался на крайнія мры и удерживалъ отъ этого и короля. Но теперь была другая обстановка. Свобода стоила дорогой цны и я непремнно хотлъ ее получить. Я сталъ обдумывать планъ и былъ въ восторг отъ принятаго ршенія. Это, конечно, потребуетъ времени и терпнія и даже много того и другого. Быть можетъ, это займетъ цлые мсяцы, но необходимо идти твердо и смло къ цли.
Во время нашего труднаго пути съ нами приключались и различныя происшествія. Однажды ночью насъ застала снжная буря въ одной мили отъ деревни, гд мы длали привалъ. Снгъ шелъ большой и совершенно засыпалъ насъ. Не было видно ничего и мы окончательно сбились съ пути. Нашъ хозяинъ немилосердно билъ насъ, предчувствуя, что ему предстоитъ раззореніе; но его битье только ухудшило дло, такъ какъ мы все боле и боле удалялись отъ дороги и отъ возможности близкой помощи. Намъ было необходимо остановиться; мы положительно свалились въ кучу прямо въ снгъ. Буря продолжалась до самой полуночи и, наконецъ, стихла, за это время умерли двое изъ самыхъ слабыхъ мужчинъ и три женщины, остальные еле двигались и дрожали, опасаясь умереть, какъ и ихъ товарищи. Нашъ хозяинъ буквально вышелъ изъ себя. Онъ настаивалъ на томъ, чтобы мы встали, прыгали, терли руки и хлопали ими для ускоренія кровообращенія и въ этомъ онъ помогалъ намъ, сколько могъ, своимъ бичемъ.
Но вотъ явилась и диверсія. Мы услышали крики, вой и скоро къ намъ прибжала какая-то женщина, вся въ слезахъ; увидя нашу группу, она ворвалась въ средину и стала умолять о защит. За нею гналась толпа народа съ факелами и увряла, что эта женщина колдунья, такъ, какъ по ея милости, издохло нсколько коровъ отъ какой-то странной болзни; она практиковала свое низкое ремесло съ помощью нечистаго въ образ чернаго кота. Эту женщину забросали камнями, ими, такъ что по ея лицу струилась кровь; толпа ршила сжечь несчастную. Но что, вы думаете, сдлалъ нашъ хозяинъ? Лишь только мы сплотились около этой несчастной
Но по пути насъ постоянно преслдовали различныя приключенія. Однажды мы догнали нкую процессію. И какая это была процессія! Казалось, вс подонки государства и вс пьяницы принимали въ ней участіе; въ конц этой процессіи двигалась телга, на ней стоялъ гробъ, а на гробу сидла молоденькая женщина, лтъ восемнадцати, и кормила грудью ребенка, котораго она почти каждую минуту прижимала къ себ, цловала его, называя самыми нжными именами, а изъ ея глазъ струились горькія слезы; маленькое, глупенькое существо улыбалось ей, довольное тмъ, что лежало у груди матери.
За телгой и около нея шли и бжали мужчины, женщины, мальчики и двочки пли, скакали, длая самыя грубыя замчанія — это былъ настоящій адскій праздникъ. Мы достигли лондонскаго предмстья по ту сторону стнъ и эта неистовая толпа представляла образчикъ извстнаго сорта обитателей Лондона. Нашъ хозяинъ обезпечилъ намъ хорошее мсто около самой вислицы. Тутъ уже стоялъ патеръ; онъ помогъ молодой женщин сойти съ телги, шепнувъ ей нсколько словъ утшенія, и попросилъ помощника шерифа, чтобы тотъ позаботился поставить для нея сиднье. Затмъ, этотъ патеръ сталъ вмст съ нею подъ вислицею и съ минуту посмотрлъ на всю эту толпу съ обращенными къ нему лицами, тснившуюся около его ногъ, и сталъ разсказывать исторію этой женщины. И въ звук его голоса слышалось состраданіе; какъ рдко можно было уловить такой звукъ въ этой невжественной и дикой стран! Я помню вс разсказанныя имъ подробности, только не запомнилъ собственно его словъ, а потому и разскажу это своими словами:
"Законъ всегда иметъ цлью дйствовать справедливо. Иногда это ему не удается. Но такому положенію дла нельзя помочь. Мы можемъ только скорбть объ этомъ и молиться за душу того, кто несправедливо попадаетъ въ руки закона и о томъ, чтобы такихъ людей было какъ можно меньше. Законъ осудилъ на смерть это молодое существо — что совершенно справедливо. Но другой законъ поставилъ ее въ такое положеніе, что ей приходилось или совершить преступленіе или умереть съ голоду вмст съ ея ребенкомъ, а передъ Богомъ этотъ законъ несетъ отвтственность, какъ и за ея преступленіе, такъ и за ея позорную смерть.
"Еще такъ недавно это молодое существо, почти ребенокъ, восемнадцати лтъ — была одною изъ самыхъ счастливыхъ женъ и матерей въ Англіи; съ ея устъ не исчезала улыбка и не прекращалась веселая псня — главный признакъ счастливыхъ и невинныхъ сердецъ. Ея молодой супругъ былъ такъ же счастливъ, какъ и она; онъ исполнялъ свой долгъ, работая съ утра до ночи и его хлбъ былъ пріобртаемъ честнымъ трудомъ; онъ благоденствовалъ, доставляя своей семь защиту и поддержку, и внося свою лепту въ благосостояніе націи. Но вслдствіе вроломнаго закона его домъ былъ разрушенъ и стертъ съ лица земли. Молодому супругу были разставлены сти, его заклеймили и отправили къ морю. Жена ничего не знала. Она стала его искать везд, она тронула самыя жестокія сердца своими мольбами и слезами, своимъ краснорчивымъ отчаяніемъ. Проходили недли, она подстерегала мужа, ожидала, надялась и ея умъ положительно мутился подъ бременемъ такого несчастія. Мало по малу она продала все, что у ней было, для того, чтобы кое-какъ прокормиться. Но когда наступилъ срокъ платы за ферму, и она не могла отдать денегъ, то ее выгнали за дверь. Она стала просить милостыню, пока у нея хватало силы; наконецъ, когда она изголодалась и у ней не стало молока для кормленія ребенка, она украла холщевое платье, которое стоило всего четверть цента, думая продать его и этимъ спасти ребенка; но ее увидалъ тотъ, кому принадлежало это платье. Ее арестовали, посадили въ тюрьму и предали суду. Человкъ, которому принадлежало платье, засвидтельствовалъ фактъ кражи. Въ ея защиту была разсказана ея грустная повсть. Затмъ ей позволили говорить и самой; она объяснила, что украла платье только потому, что вслдствіе перенесенныхъ ею несчастій ея умъ совершенно помутился и она ршительно не могла отличить хорошее отъ дурного, сознавая только одно чувство — чувство страшнаго голода! Вс были тронуты ея разсказомъ и была минута, когда хотли даровать ей милость, простить ее, въ виду ея молодости и одиночества и ея дло вполн достойно состраданія; законъ отнялъ отъ нея ея опору и защиту, а это-то и было единственною причиною ея преступленія; но одно изъ должностныхъ лицъ замтило, что даже если все это и была правда и вполн достойно состраданія, то все же теперь развелось столько мелкихъ кражъ, что если ихъ прощать, то это можетъ угрожать опасностью собственности и потому эта женщина должна нести кару, достойную ея преступленія.