Юг в огне

Петров-Бирюк Дмитрий Ильич

– Как это понять, Константин Васильевич?

– А очень просто, Иван Прокофьевич. Брат подстрелил меня... Хе-хе!.. И очень сожалеет, что наповал не ухлопал...

– Откуда у вас такие сведения?

– Сведения самые достоверные... Из уст самого брата...

– Да-а, - протянул Чернышев, покачивая головой.
– Случай...

– И скажите, дорогой, чем я должен ответить на это своему братцу, а?
– с горькой усмешкой спросил Константин. Он нервно хлебнул из баклаги и спросил: - Простить, да?.. Как вы думаете, Иван Прокофьевич?

Тот развел руками.

– Да ведь как сказать, Константин Васильевич. Это

ведь все зависит от ваших личных, я бы сказал, родственных отношений.

– Значит, по-вашему, можно и простить, да?

– Да... смотря по обстоятельствам, - мямлил офицер, не зная, каким ответом можно угодить командиру полка.

– Нет, вы не виляйте, Иван Прокофьевич, - настаивал Константин. Скажите прямо: простили бы вы своему брату, который пытался бы вас убить, ранил бы вас, принес бы страдания как физические, так и нравственные, а?.. Скажите по-дружески... который бы порвал со своими родителями всякие отношения, наперекор их воле и желанию связался с разным сбродом, сделался бы руководителем банды, которая терроризирует сейчас всю станицу... так как бы вы посмотрели на такого братца, а?..

– Ну, знаете ли, Константин Васильевич, - вытирая платком потный лоб, ответил Чернышев.
– Вы мне задаете непосильную задачу. У меня брата нет, и я не могу судить... А притом, если уж вы меня так настойчиво спрашиваете, я человек по натуре мягкосердечный, гуманный... Может быть, я и простил бы... Все это зависит, как я сказал уже, от обстоятельств...

– Ах, вот вы какой!
– словно уличив его в чем-то неблаговидном, воскликнул запальчиво Константин.
– По-вашему, значит, я должен его простить?.. Может быть, его еще погладить по головке и сказать: "О милый мой братик, как я сожалею, что тебе не удалось продырявить мою башку!" Может быть, дать ему наган и сказать: "На, дорогой, стреляй. Я тебе подставлю головку". Так?.. Эх, вы!.. Человек гуманный он, мягкосердечный... Гм... смешно в наше суровое время проповедовать такие сантименты... Какой, к черту, сейчас может быть гуманизм, альтруизм, человеколюбие... Пошли вы к чертовой матери!.. Не может быть никакой пощады, никакого прощения за подобные дела ни брату, ни свату, ни даже родному отцу... Да!.. Именно так!.. Ваше сердце должно быть черствым. Во имя той светлой справедливости, за которую мы, рыцари, встали, считаться ни с чем нельзя. Тут уж ничто не должно становиться преградой... Так что я вас не понимаю, господин войсковой старшина. Как же вы будете воспитывать рядовых?.. Неужели вы им будете такую чепуху проповедовать, которой набита ваша голова... А я вас еще считал умницей...

– Простите, Константин Васильевич, - смущенно проговорил Чернышев. Может быть, я, действительно, что-то не то сказал...

– Ну хорошо, - уже снисходительно, снижая тон, проговорил Константин.
– Прекрасно, что вы все это поняли...

Подошел Свиридов.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие, - прищелкнул он каблуками.

– Здорово, Максим, - добродушно сказал Константин.
– Ну ты, голубчик, достал себе хорунжеские погоны?..

– Достал, ваше высокоблагородие, - застенчиво заулыбался Свиридов, вынимая из кармана пару офицерских погон.

– Ну вот, правильно!
– одобрительно кивнул Константин.
– Носи их. Теперь ты офицер... Ты их заслужил...

Глаза у Свиридова радостно заблестели. Но он все же предусмотрительно спросил:

– Константин Васильевич, как я их могу

носить? Ведь высшее начальство не утвердило ж мой офицерский чин?..

– Не беспокойся, голубчик, - похлопал его по плечу Константин.
– Я за это отвечаю. Мне доверяют, и я знаю, что делаю... Все будет оформлено соответствующим образом...

– Так что, Максим, с сегодняшнего дня носи, - великодушно проговорил Константин.
– А потом я тебя назначу командиром сотни...

Чернышев недоуменно пожал плечами.

– Слышал, Максим, новости-то?
– усмехнулся Константин.

– Нет, - встрепенулся Свиридов.
– Какие новости, Константин Васильевич?

– Ранил-то меня ведь Прохор!

– Да ну?!
– изумился Свиридов.
– Каким же образом?

Константин рассказал все, что ему было известно по этому поводу от Котова.

– Ай-яй-яй!
– сокрушенно качал головой Свиридов.
– А вы, Константин Васильевич, хотели еще назначить его командиром сотни...

– Да нет, - поморщился Константин.
– Это ж я нарочно. Это я для приманки обещал Прохору, чтоб он податливее был... Разве я мог бы его назначить командиром сотни? Смешно!.. Меня сразу же обвинили бы в покровительстве брату-большевику и так далее... Я просто хотел соблазнить Прохора приманкой, чтобы он перешел к нам, сдался б добровольно. Этим он, конечно, спас бы себе жизнь... Военно-полевой суд, я думаю, посчитался б с тем, что я ему довожусь братом, и строго не осудил бы Прохора... Лет десять каторги б дали... Отбыл бы наказание Прохор, жизнь себе сохранил бы и был бы вольным человеком... Пойдем, Максим, на курган, посмотрим... Пойдемте и вы, господин войсковой старшина, - взглянул он на Чернышева.

И они втроем - Константин, Свиридов и Чернышев - направились на курган, на котором еще так недавно был ранен Константин. Когда они взобрались на него, издалека защелкали редкие выстрелы. Вокруг них запели пули.

– Тут, пожалуй, укусит какая-нибудь шальная пуля, - растерянно стал озираться Чернышев.
– Место открытое...

– Почему же - шальная?
– усмехнулся Константин.
– Эти пули специально для нас предназначены.
– И, рисуясь, он взобрался на самую макушку, стал оттуда оглядывать станицу и расположение своих сотен, в которых сейчас чувствовалось какое-то оживление. Видимо, там уже получили приказ Константина и готовились к атаке.

– Зачем же напрасно подвергать себя опасности?
– пробормотал Чернышев, заходя в такую часть кургана, где не было слышно посвиста пуль.

– Свиридов, - позвал Константин, - иди сюда!

При каждом свисте пули нагибаясь, заметно побледневший Максим нерешительно подошел к нему. Константин окинул его презрительным взглядом.

– Тоже мне офицер, - фыркнул он.

– Константин Васильевич, - виновато проговорил Свиридов.
– Да ведь место-то тут в самом деле опасное... Вас ведь тут ранили.

Константин не ответил. Здоровой рукой он взял бинокль, висевший у него на груди, стал внимательно осматривать станицу, красные заставы, свои сотни.

Теперь уже и простым глазом было видно, как, обстреливая заставы большевиков, к станице перебежками пошли спешенные сотни белых.

– Почему не наступает с запада четвертая сотня?
– взбешенно гаркнул Константин, оглядываясь на Чернышева.
– Я же приказал наступать одновременно всем сотням, чтоб ни одной красной сволочи не выпустить из станицы.