Записки гробокопателя
Шрифт:
– Да, - подтвердила Таня.
– Такой крупный, сильный...
– Оденься, - строго сказала Саша.
Роман стоял у окна. За высоким забором фырчала труба молокомбината. Теперь она шумела не круглосуточно, как раньше, а только по четным дням. А вот диспетчеры на Казанском вокзале орали сейчас к ночи по-старому: грубо, невнятно, иногда с оттенком мата.
Синяк спустился к машине за арбузом. И сейчас собирался вскрыть ему череп.
– Представь, что это голова Сикина, - сказал Роман и, сдергивая с велотренажера чехол, предложил Тане: - А вы покатайтесь пока,
– У Ваньки спер, - заботливо напомнил Синяк.
– У бедного человека.
Таня подошла к велотренажеру, но кататься не стала - юбка коротка. Зато обнаружила за "Кеттлером" интересную картину, выполненную черным фломастером прямо на стене. По светлым грязноватым обоям на кривеньких шатких ножках целеустремленно шел по самой блядской улице Парижа Сен-Дени "беллетрист Роман Бадрецов", помеченный заботливой стрелочкой, чтобы не ошибиться. Моросил дождь, по его озабоченному лицу текли утрированные капли, но Роман сосредоточенно топал по булыжной мостовой, задрав воротник залатанной телогрейки. Из-под мышки у него торчала папка с надписью "Вшивая рота". А с обоих тротуаров из-под прозрачных глубоких зонтов тянулись к нему оголенные барышни всех мастей. Вот одна бросилась наперерез - негритянка с косичками.
– Вши-ва-я ро-та, - склонив голову, по складам прочитала Таня.
– Жирный у нас писа-атель, - протянул Синяк.
– Ой, а ваш роман у дочки в школе проходили, по литературе. А вас с натуры писали или по памяти?
– спросила Таня.
Синяк чуть не захлебнулся арбузом.
– Ну, дела-а...
– протянул безнадежно Роман.
– Если сходство так очевидно, надо вешаться... Или гусей пасти или вином спиться...
– Вином, Жирный, не получится. Для этого мозги нужны. Танечка, это Иван нарисовал. Он в Париже не был, но знает его наизусть, промесил в полный рост по картинкам. Талант. А вот ее начальник, - Синяк указал на Сашу, - сука Сикин, Ванечку нашего в тюрьму посадил. И что характерно, живой ходит до сих пор...
– Юра - мой начальник, и обсуждать его не желаю!
– перебила его Саша.
– Ой!
– воскликнула Таня, уклоняясь от нехорошего продолжения, которому она не обязательно должна быть слушательницей.
– Горит что-то!
Саша пошла на кухню.
– Надо Ваньку попросить пидора сегодняшнего пририсовать, - пытаясь смягчить ситуацию, добавил Синяк, тыкая пальцем в настенную живопись.
– Как раз место есть.
– Ну зачем вы так?
– негромко сказала Таня.
Саша принесла противень с подгоревшими бутербродами.
Роман вытащил из буфета старинное Липино блюдо. Таня стала перекладывать бутерброды.
– Эдик балетное училище кончил... А потом спину сломал...
Синяк притянул Романа за бороду и зашептал горячо:
– У нее вольты в бегах. Не ту взяли, Жирный, гадом быть. Давай съезжу, заменю, пока не задутый?
– Я тебе заменю!
Роман даже замахнулся на него, но в голове у него прокрутился вопрос: а чего он, действительно, так уж запал на эту беззубую полудурку? Ведь, похоже, и правда она малость не в себе... И понял, что его так привлекает.
– Танечка, а что вы на Кипре забыли?
– спросил он, упустив, что про Кипр все уже вроде выяснили.
– Ну...
– замялась слегка Таня, я уже говорила. Меня мой товарищ постоянный возил. Дружочек мой любимый. Очень красивый... Брюнет с голубыми глазами... У меня фотография есть. Хотите посмотреть?
– Она протянула Саше снимок.
На Сашу нагло смотрел молодой Ален Делон на русский манер, стриженный бобриком, с хамоватой ухмылкой.
– Какой неприятный.
– Саша вернула фотографию. Именно такие хорошенькие с наглым взором ей нравились с детства. Ни волоокий полноватый красавец араб, ни сухой прокуренный пьяница Билл, ни даже громила Синяк, ну и, конечно же, не Юра, которого и мужиком можно назвать лишь условно. Ее кадр - именно такой пацан.
– А это дочка. Леночка.
– Угу, - незаинтересованно сказала Саша, практически не глядя на протянутую фотографию.
– Симпатичная девочка. А сколько ж ему лет?
– Кому? Игорьку?.. Двадцать четыре. Будет двадцать пять седьмого ноября.
– А тебе?
– совсем уж по-хамски спросила Саша.
– Тридцать семь... Нет, тридцать восемь. Его прямо в лесу убили, еще живым...
– То есть?
– не понял Роман.
– Его убили ножом, зарыли в землю, а он еще был жив, - прояснила Таня. Он машины чужие воровал.
– Значит, на морду брал, - насторожился Синяк.
– В смысле: у своих.
– Смотри, чучело, - пробормотал Роман, повернувшись к нему.
– Убьют еще живым, будешь тогда знать.
– А когда его похоронили, - продолжала Таня, - у меня такой стресс плохой начался, я даже секс потеряла...
– Вольты в бегах!
– вслух повторил Роман давешнее Синяково заключение. Психиатр требуется.
– А я была, - кивнула Таня.
– Секс нашла?
– поинтересовалась Саша.
– Не очень, - сказала Таня, рассматривая фотографии на стене.
На самой большой из них, цветной, рядом с парижским сюжетом резвились на свежем воздухе нудистского пляжа в Голландии бывшая жена Синяка Светка, сам Синяк и нынешний муж Светки, сорокалетний лысый студент Кристиан, приобретенный Светкой через брачную контору в Голландии. Все трое, разумеется, голые.
Как бы для уравновешивания здесь же в уголку кротко взирала на грешную жизнь Казанская Божья Матерь - картонная иконочка с ладонь, завещанная Роману неверующей, почти партийной бабушкой Липой.
Напротив окна висела карта мира, где Липа в последние сумеречные годы перед богадельней, уже пошатнувшись разумом, отмечала политические события, стабильно путая Африку с Латинской Америкой.
Синяк смешил дам. Обмотал длинной укропиной сразу три кильки и, держа их за конец травинки, спустил рыбешек в распахнутую, белоснежную даже с исподу пасть, как положено, ногами вперед.
Саша нет-нет да и поглядывала на фотографию с голой Светкой. Наконец не выдержала.
– Что за дама?
– небрежно бросила она, не оборачиваясь к стене.