Запретный французский
Шрифт:
— Ты читал серию «Рожденный туманом»? — спрашивает она с надеждой в голосе. — Я прочла за неделю.
Ее лицо светится радостью.
Мы могли просидеть так весь день, болтая о книгах, но тут в кармане звонит телефон. Это Харрисон или Александр, а если не они, то кто-то другой, желающий встретиться и попрощаться. Я игнорирую первый звонок, но за ним быстро следует другой. Вздыхаю, и Лейни все понимает.
— Ты завтра уезжаешь? — спрашивает она, не в силах встретиться со мной взглядом.
Киваю.
— Уверена, у тебя много дел.
— К сожалению.
Вещи почти упакованы.
Неохотно
— Возьми. Храни их, как я, если хочешь. Они тебе понравятся. У меня безупречный вкус в литературе, как ты теперь знаешь.
Она смеется, затем кивает, уже вытаскивая верхнюю из стопки, чтобы провести пальцем по корешку.
Ничто не держит меня, и я начинаю уходить, но в этот момент возникает странное чувство, в груди все сжимается, будто я делаю что-то не так.
— Эммет?
Оглядываюсь, радуясь, что у меня есть повод посмотреть на нее еще раз.
Впервые с тех пор, как увидел, ее глаза улыбаются, а зеленый цвет настолько яркий, что кажется потусторонним, больше подходящим для книг в стиле фэнтези, которые мы любим, чем для темной и одинокой библиотеки.
— Спасибо…
Слова имеют такой вес, будто она благодарит не только за книги, которые я подарил. Лейни разочарованно хмурит брови и приоткрывает губы. Напрягается, чтобы сказать что-то еще, и я задерживаюсь, давая ей время набраться смелости.
Затем она вздыхает и качает головой.
— …за книги. — Ее плечи опускаются. — Удачи в Париже.
Глава 8
Эммет
Девушка смелая, надо отдать ей должное.
Она завладела моим вниманием.
Уже и не помню, когда в последний раз кто-то осмеливался давать мне непрошеные советы. Большинство людей знают, не следует. Сотрудников GHV увольняли и за меньшее.
То, как она разговаривала со мной… искра в глазах — это было восхитительно. Сложилось впечатление, что она могла встретиться лицом к лицу с дьяволом и уйти со встречи, оставив на одежде лишь пятна сажи, но сколько бы удовольствия это ни доставило, я не хотел этого видеть. Мне нравится, во что она одета. Короткое черное платье плотно облегает миниатюрную фигуру и прекрасно подчеркивает длинные стройные ноги.
Она идет чуть впереди, ведя меня по галерее.
Ощущение нереальное.
Я знаю свое место в мире, усвоил еще в младенчестве. Отец — восьмой богатейший человек в мире, в зависимости от дня и конъюнктуры рынков. Я неприкосновенен, безупречен. Люди припадают к моим ногам. Взрослые мужчины дрожат в моем обществе, и это не потому, что я побегу к папе, если они сделают что-то не так. Они боятся именно меня. Я еще хуже, чем он.
Если бы эта девушка знала, что к чему, она бы бежала, а не шла. Она бы принесла извинения от имени галереи и умоляла о сотрудничестве, стоя на коленях с дрожащими губами.
Пока идем, вспоминаю, как она потребовала, чтобы я отказался от дизайнеров, и мне приходится бороться с очередной улыбкой. Вся ее речь была, мягко говоря, неожиданной. Это было все равно, что услышать львиный рык, исходящий из пасти котенка.
Да, котенок. Что-то в ней есть отчетливо кошачье и свирепое.
Девушка
Она останавливается перед большим абстрактным красно-белым коллажем с газетными вырезками, которые трудно прочитать с того места, где я стою. Более того, мне трудно оторвать от нее взгляд, чтобы по-настоящему рассмотреть картину.
Она дает немного времени устроиться перед коллажем, прежде чем начать говорить, тон не стал менее уверенным, а подбородок, как всегда, высоко поднят.
— Это одна из самых впечатляющих работ Аарона. Она выполнена в смешанной технике на холсте. Размер картины примерно семь на пять футов, подпись на обороте. Хотя на первый взгляд это может показаться неочевидным, коллаж отражает картину Пикассо «Герника» и призван стать мощным антивоенным символом. Крупные полосы красного цвета символизируют страдания, вызванные насилием и хаосом. Если присмотритесь, то увидите, что среди красной краски и бумаги разбросаны газетные вырезки, которые Аарону удалось собрать, и все они относятся к 26 апреля 1937 года — дню, когда Германия бомбила Гернику во время Второй мировой войны. Если вы видели работы Пикассо, то, возможно, помните, что на картине также есть газетная бумага, отражающая то, как Пикассо впервые узнал о резне.
Киваю.
— Как француз, я хорошо знаю эту работу. Он написал ее в Париже во время немецкой оккупации. Уверен, вы слышали историю о том, как немецкие солдаты впервые увидели картину.
Ее зеленые глаза сверкают, когда она качает головой.
А вот и шанс немного склонить чашу весов. Не могу удержаться.
Делаю шаг к ней, понизив голос.
— В 1940 году немцы, оккупировавшие Париж, решили провести инвентаризацию всех банковских хранилищ в городе, и Пикассо вызвали в Национальный банк торговли и промышленности, где у него было два хранилища рядом с хранилищем Анри Матисса.
Она кивает, вспоминая.
— Да, конечно. Он спас бесчисленное множество работ от уничтожения во время оккупации. Ренуара, Сезанна…
Киваю. Хорошая девочка.
— Пикассо показал солдатам содержимое своего сейфа, и после того, как уверенно заявил, что картины, хранящиеся в нем, практически ничего не стоят… — губы изгибаются в улыбке, когда она слышит эту восхитительную ложь, — …следователи решили посетить квартиру Пикассо, где они наткнулись на фоторепродукцию «Герники». Легенда гласит, что солдаты поинтересовались у Пикассо: «Это вы сделали?», на что тот ответил: «Нет, это вы сделали».
Ее глаза расширяются от понимания.
— От вашей истории у меня мурашки по коже, — признается девушка, глядя на руки, на которых волосы встали дыбом.
У меня была почти такая же реакция, хотя исключительно из-за нее.
— Я куплю эту работу.
Ее губы приоткрываются в шоке.
— Я… — Она замолкает и качает головой, отводя взгляд. — Вам не следовало позволять мне продолжать в том же духе. Вы явно знаете, что делать, когда дело касается искусства.
— Я новичок, уверяю вас.