Затмение: Полутень

Ширли Джон

Расс удивился, услышав, как голос Прегера балансирует на грани истерического вопля. Прегер казался спокойным, но... речь его убыстрилась, а тон подскочил на добрых пол-октавы.

— Вижу, — медленно, примирительно произнёс Расс. (Этот человек принимает решения, определяющие жизнь других людей... и мою в том числе... он властен меня убить, думал он.) — Ну что ж, я понимаю твою точку зрения и, э-э, соглашусь, что в таком свете всё выглядит немного иначе. — И покорно: — Я прямо сейчас этим займусь, Билл.

— Да, Расс, именно этим.

Прегер прервал разговор.

Расс

глядел в опустевший экран, размышляя о том, что ему ведь просто смелости не хватило возмутиться использованием мозгового интерфейса: Ему такое казалось аморальным. В какой-то мере — святотатственным.

Но Прегер бы высмеял его. Прегер был атеист.

А теперь Прегер заставляет Расса инициировать систематическую расовую дискриминацию. И выхода из ситуации не видно.

Расс медленно повернулся к своей консоли и списку имён. Господи, прости меня, подумал он.

Первая пятёрка фигурантов списка уже ожидала своей очереди за дверью.

Он ткнул пальцем в первое имя списка и сказал в интерком секретарше:

— Сэнди, пожалуйста, пригласи сюда Китти Торренс.

Остров Мальта

Она видела людей, которые были в то же время и дикими псами. Волками, шакалами и псами. Они передвигались на руках и ногах, бежали согнувшись; неестественно длинных руках и неестественно коротких ногах. Каждая мышца исхудавших тел чётко просматривалась в лунном свете; кожа была в розовых и сероватых пятнах, как от чесотки. Безволосые, если не считать полосок шерсти на копчиках. Половые органы дряблые, воспалённые. Руки и ноги чёрные от грязи, а лица...

Лица были хуже всего. Она видела на лицах жажду убийства и похоть. Но... и это её так напугало, что она не осмелилась взглянуть ещё раз... лица сохраняли человеческое выражение. Выражение, которое ей прежде доводилось замечать на людских лицах лишь на микросекунду перед тем, как пелена цивилизованности слетала с обладателей.

Две стаи. Одна разбила подобие лагеря у норы, ведущей в маленькую пещеру на грязном берегу, под тёмными кипарисами, стволы которых густо покрывал испанский мох. Собакоженщины были меньшего роста по сравнению с самцами, они вылизывали и кормили щенкодетей. Другие рыскали по обозначенным кучками дерьма границам лагеря, принюхиваясь к жаркому болотному ветру, навострив кишевшие клещами уши, ловя ворчание крокодилов и стрекот насекомых. Они прислушивались к...

Раздались всплески. Заострённые уши уловили шелест и торопливое дыхание. Затем — зловещая тишина.

И вторая стая появилась из теней, атакуя лагерь.

Она видела, как двое нападавших набросились на собакоженщину; та пыталась убежать, но её поймали, одна пара челюстей сомкнулась на её шее, другая — на заду. Челюсти рванули её тело в разные стороны и разорвали; брызнула кровь, горячее побрившего ночного воздуха, и задымилась. Ещё трое атаковали её мужа, раздирая его зубастыми челюстями и грязными когтями.

Она видела, как один насилует кормящую мать с обвисшими от молока грудями; та отбивалась, царапаясь когтями, но насильник одолел и взял её, а потом укусил в шею сзади... глубоко вгрызся.

Она

видела, как нападающие увечат свои жертвы, чтобы те не могли двигаться, и глубоко зарываются человеческими лицами в раны всё ещё живых...

Клэр проснулась и рывком села на кровати, сдерживая рвотные позывы, но изо рта её вылетел лишь звук, промежуточный между хихиканьем и кашлем.

В комнате зевнули, и перед нею возник темнолицый мужчина с оскаленными зубами.

Она вскрикнула и подняла руки, закрываясь от него. Мужчина зарычал.

— Клэр! Эй, Клэр, ты чего?

Остатки сна развеялись.

Это был Торренс. Дэнни. Это Дэнни. Она огляделась и увидела, что во сне упала с кровати, а теперь сидит на стылом полу, вжимаясь спиной в холодные обои. Она вспотела и оцарапала копчик.

— Прости, — вымолвила она. Собственный голос показался ей непривычным. — Я... ой, б..., ну и кошмар.

— А похоже. Ты в порядке?

Обнажённый, он склонился над ней и помог встать. От его прикосновения к руке Клэр пробили мурашки (грязные когти разрывают розовую кожу, выступает алая кровь...).

Она отстранилась.

В одних трусиках вышла из спальни и спустилась по тёмному коридору. Был третий час утра. Дом отзывался скрипом на её шаги. После Колонии тут всё казалось хрупким и ненадёжным; можно было слышать, как скрипят доски на ветру, и представить, что гвозди вот-вот вылетят. (Гвозди! Блин, эту постройку скрепляют гвозди! Немногим лучше глинобитных домиков...).

Клэр отыскала ванную и с облегчением включила свет, увидела старую керамическую ванну и раковину — но тут же отвернулась от ванны. Её бронзовые лапы напоминали звериные и оканчивались когтями...

Она умылась, причесалась и попыталась успокоиться. Через некоторое время ей удалось заставить себя вернуться в спальню.

Она постояла мгновение в дверях, глядя на Торренса в неверном свете напольного ночника. Она решила, что сможет вернуться к нему в постель. Он выглядел нормальным, расслабленным, приветливым. Он лежал на спине, закинув руки за голову, прикрытый одной простынёй; она видела, что у него пенис возбуждён и выгнут набок, точно часовая стрелка, показывающая три часа.

Она испытала прилив желания, парадоксальным образом усиленный воспоминаниями об омерзительном кошмаре... Первобытное программирование, не иначе — отвращение к мужчинам-убийцам сменяется резким приливом возбуждения... Убийцы могут укрыть, дать еды... Она вздрогнула, но желание не уходило.

— Не хочешь мне рассказать про кошмары? — спросил он.

— Нет.

— Уверена? Вдруг поможет.

— Нет. Вы, мужики, такие самоуверенные. Думаете, вам под силу всё проанализировать и всё исцелить.

Она увидела, как по его лицу скользнула смущенно-болезненная гримаса. Он искренне хотел ей помочь.

— Стейнфельд принял решение? — спросила она.

— Какое, о рейде? Да.

— А что нам, э-э, делать с Бонхэмом?

Он метнул на неё взгляд, исполненный несомненного интереса к чувствам Клэр насчёт Бонхэма. Она обещала себя Бонхэму за безопасное возвращение на Землю. Он свою часть договора выполнил; она же своей пренебрегла.