Жемчужница
Шрифт:
— Сколько ты вчера выпила, кстати? — ради интереса осведомился Мана, таки широко улыбаясь ей и чувствуя, как становится на душе легче. Девушка смерила его задумчивым взглядом и наморщила лоб, словно думала, говорить или нет.
— Ох-х, — наконец выдала она. — Даже не знаю, если честно. Но не так и много, кажется… Просто я, наверное, очень быстро пьянею.
Уолкер ухмыльнулся, думая о том, сколько же мог выпить его близнец вчера, если от него поступили такие однозначные заявления, и тут же тряхнул головой, поджимая губы.
—
— А что с ним? — как-то очень сосредоточенно отозвалась Алана, сразу подбираясь на месте. — Что-то не так?..
— Да нет, — Мана махнул рукой и постарался отвечать как можно более расплывчато, чтобы не лгать. — Он вчера даже на ногах толком не стоял, а еще доказывал что-то. Глупости, не волнуйся. Просто пришлось его спать укладывать как маленького мальчика.
Алана смерила его долгим взглядом умудрённого жизнью человека — и облизнулась, когда перед ней поставили поднос с завтраком, тут же разрушая все впечатление. И вдруг изрекла:
— Мне почти пятьсот лет, Мана, и хотя эмоционально я застряла в возрасте двадцатилетней земной девушки, на мой интеллект это никак не влияет.
Мужчина подавился своим чаем, который ему тоже только что принесли, и не решился пока брать с блюда сладкую булочку. Вдруг русалка скажет еще что-то такое, и он просто подавится.
— Э-э-э… к чему ты это? — вместо этого осторожно поинтересовался он, заранее боясь ответа.
— К тому, что если тебе нужно с кем-то чем-то поделиться, я всегда готова помочь и поддержать, — невозмутимо отозвалась девушка — и тут же уткнулась в тарелку, со вздохом пытаясь управиться с вилкой — столовые приборы она просто терпеть не могла.
Мана неловко хохотнул, не понимая, что на это сказать, и опустил взгляд в книгу, которую со стола так и не убрал, — буквы скакали перед глазами словно мухи, и смысл написанного совершенно не хотел доходить до его сознания, хотя мужчина несколько раз провёл взглядом по строчкам, пытаясь отвлечь себя от ощущения… от ощущения того, что, кажется, он был ещё совсем ребёнком рядом с Аланой, которая сейчас пусть и пыталась управиться с вилкой, при этом ещё и сосредоточенно нахмурив светлые тонкие брови, пусть и напоминала чем-то в этом жесте, в этой ситуации девочку, только-только научившуюся держать в пальцах предметы, но точно не была глупой малышкой.
Ей было пятьсот лет, подумать только. Мана, рядом с тобой сидит русалка, которой пятьсот лет.
Мужчина вздохнул, собираясь с мыслями, и неуверенно пожал плечами.
— А с чего ты взяла, что мне нужно чем-то поделиться? — медленно, будто боясь (хотя чего — непонятно), спросил он, и Алана закатила глаза, становясь такой мудрой и, о небо, такой зрелой в этом жесте, что Мана даже замер, недоверчиво уставившись на неё.
Потому что все это время она напоминала милого ребёнка, сражающего своей искренностью и
— Потому что ты краснеешь и бледнеешь каждые пять минут, хмуришься, не улыбаешься, — девушка выразительно посмотрела на него. — Мне продолжать?
— Я улыбаюсь! — взбунтовался Мана — правда, не слишком-то убедительно. И Алана тут же ему это доказала. Она насмешливо вздернула брови и заметила:
— Твою гримасу сложно назвать улыбкой, хотя ты и стараешься, — правда, в ее насмешке было больше сожаления, чем яда. А если точнее — там вообще не было яда, одно только сочувствие.
Мана ощутил, как стыдливо краснеет, и подумал о том, что Алана, пожалуй, излишне много времени проводит с Тики, потому что вот эта манера говорить явно заимствована у него. Впрочем, не так это было и плохо.
— И что же ты хочешь от меня услышать? — со вздохом обратился к ней он, наблюдая, как девушка воюет с не желающей наматываться на вилку лапшой со специями.
— Только то, что ты сам решишь рассказать мне, — тут же отвлеклась от всего сражения Алана, устремляя на него прямой изучающий взгляд.
Мана пожевал губы, ощущая себя несмышлёным маленьким ребёнком, которому мать пытается донести, что ей можно доверять, что с ней можно делиться своими переживаниями.
Если Алана была готова стать его матерью, он против совершенно не был.
Но сам Мана не горел желанием становиться ее ребёнком.
И дело было совершенно не в том, что ему было неудобно или стыдно. Наверное, даже наоборот — Алана же и была его прабабушкой, была той, кто помнил Элайзу, кто мог рассказать о ней, кто был её младшей сестрой.
Во дворце в одном из коридоров висит потрет — на нём изображена неземной красоты девушка с такой мягкой улыбкой, что Мана каждый раз несколько часов всматривается в линию её губ, надеясь понять то, что спрятано в этом ласковом изгибе.
Он и сейчас смотрел на этот же изгиб.
И его это, честно говоря, слегка пугало.
Потому что Алана неуловимо, но очень явно похожа на Элайзу.
— Неа ведёт себя странно, — выпалил мужчина, стремительно отводя взгляд от светлого лица русалки, и глубоко вздохнул. — Но ничего страшного, правда.
Девушка недоверчиво прищурилась, не отрывая от него задумчивого взгляда, и надула губы, словно обижалась на его уклончивость. Однако… Мана честно не представлял, как сказать ей о чем-то таком.
«Ох, знаешь, Алана, в меня влюблен мой собственный близнец. Не знаю, как ты относишься к этому, но если нормально, не подскажешь, как удержать под контролем текущую ситуацию?»
Конечно, в Империи без враждебности относились к связям между женщинами и мужчинами подобного рода, но Мана с Неа — это ведь другое дело. Они ведь братья-близнецы! Да еще и наследники — оба, пусть следующий император уже и определен!
И что на все это скажет отец, если Мана, допустим (только допустим!), даст слабину? Вот уж кто точно не будет рад…