Жеребята
Шрифт:
– Ну и казнят тебя за твoю разницу! Отвезет тебя Шу-эн на своей горячей лодке в пекло, за то, что жертвы не приносил Темноогненному как положено!
– А мне плевать на лодку Шу-эна...и на твоего Темноогненного,- разбойник смачно плюнул.- Я карисутэ не обижал. А у них и таким, как я, место найдется.
Каэрэ, привыкнув к мраку, различил говорившего - им был огромный рыжий бородач.
– Прав, прав Нилшоцэа, что карисутэ занялся всерьез! Их на самом деле полно везде... и не те вовсе, кто потомки старых. Это как чума. У них разбойники дружбу с богами водят.
– И коня угонят, - язвительно добавил кто-то еще.
– Да уж, - вмешался в разговор четвертый.- Они человечину едят.
– Это ерунда все, а вот вашему Уурту человеческие жертвы приносят!
– возмущенно закашлялся разбойник.
– Это - священное дело!
– раздалось несколько голосов.- Этим мир стоит. Все знают, что светилу надо силу добавлять.
– Что-то не помню, чтобы наши деды чтили Уурта. И мир стоял, как ни в чем ни бывало.
– Вот Фроуэро нас и покорило. Они издавна Уурта чтут. Он самый мощный, Облакоходец. Наш Шу-эн против него - слабак, вот он ему и проиграл. Что толку в том, что лодки на чердаках хранят!
– Потише ты про лодки!
– А что потише-то? Все хранят, все ждут, только боятся. Это фроуэрцы темный огонь принесли, а мы большую воду ждем.
– Фроуэрцы чтут Сокола. Это Нэшиа стал в болотных пещерах слушать голос бога болот.
– Поссорились со степняками, вот и проиграли. Даже дети это знают.
– Уурт силен!
– вдруг истерически выкрикнул кто-то священный клич. Среди узников начал подниматься смутный гул.
– Нашли божество - кровь краденых коней пьет, а силы больше чем на год, не хватает!
– Божок из болот, из пещер фроуэрских!
– Это Нэшиа-безумец наслушался своих сынов Запада!
– А ты, новенький, что молчишь?
– Ты не отрекайся, если карисутэ! А то здесь не найдешь, и там потеряешь.
Словесная перепалка утихла так же внезапно, как и началась. В смраде тюрьмы снова повис монотонный гул, в котором различимы были стоны, звуки предсмертной агонии и храп спящих.
Каэрэ задремал, положив голову на цепь. Он очень устал и ничего не чувствовал, кроме тянущей пустоты в сердце. Но через некоторое время сквозь его забытье стала пробиваться нить разговора, который вели бородач и сосед Каэрэ - тот самый, что спрашивал, не посвящен ли он Шу-эну.
– Ну, знаешь, это был странник...
– Как те, что Великого Уснувшего будят? С трещотками?
– Нет, ты что. Просто странник-белогорец. Уже в годах. Мой отец его ровесником был бы. В старом плаще, в простой рубахе.
– Эзэт, наверное, это был. Они так ходят, - заметил собеседник.
– Не знаю...Он ночевал под деревом луниэ, нас он не заметил. А мы были пьяны так, что могли пешком через море пойти.
– Ну!
– одобрительно воскликнул почитатель Шу-эна.
– Ребята привели его, а я и говорю ему: "Дед! Выпей-ка с нами!" и даю ему кубок с настойкой ягод луниэ, полный доверху.
– О! Так это же им запрещено пить!
– Ну да. Я знал. Шу-эн..или кто...Уснувший... сразу
– Зачем ты так?
– осуждающе спросил у него шу-энец.
– Ну, думал, пусть испугается, что вся жизнь впустую прошла, пусть попробует стать, как мы - простые неучи...
– Плохо ты сделал.
– Они, святоши, такие, что живут в свое удовольствие, молятся, сколько хотят, дары от богов зарабатывают... а нас презирают.
– Ну это-то ты прав...
– Вас - это кто на большой дороге стоит?
– спросил кто-то.
– Ты, если такой честный, то как сюда попал?
– ухнул бородач, как филин, и продолжал, уже тише:
– А он - взял кубок, выпил и говорит: "Спасибо, сынок!"
– Что ты плачешь-то?- удивился шу-энец.
– Да ты не понимаешь! Он так это сказал, словно душу мою, никому не нужную, согрел.
– Так кто это был, белогорец?
– Да нет, какой белогорец!- сквозь слезы гневно воскликнул разбойник.- Это был жрец карисутэ!
Жрец Всесветлого и Каэрэ.
Миоци всегда с неприятным чувством приближался к тюрьме, находившейся между рынком и храмом Уурта. Он уже стал утомляться от городской жизни и с каждым днем все больше и больше жалел, что не смог остаться в Белых горах.
"Только из-за Сашиа..."- подумал он, глядя на огромные черные стены храма темноогненного бога. Оттуда доносился крепкий, тяжелый запах сжигаемых целиком туш заколотых в жертву животных - коней, баранов, мулов, коз....
Он придержал поводья своего заволновавшегося вороного иноходца и повернул к тюрьме по выложенной камнями дороге.
Стражники - это были сокуны, воины Уурта Темноогненного, в черных плащах с темно-красным кругом в середине - почтительно поклонились. Начальник стражи повел его бесконечными лестничными переходами, мимо зловонных ям, из которых доносились стоны и мольбы.
– Это - должники храма Уурта, - заметил провожатый белогорца. Нам дальше, мкэ ли-шо-Миоци. Все, кто заходит сюда, говорят, что здесь скверно пахнет...Вот уж не знаю, запах как запах. А над моими ребятами даже торговки на рынке смеются - говорят, что когда они мимо проходят, за ними рой мух летит... Может, и так...Вам не дурно, мкэ ли-шо?
Но Миоци уже справился с приступом тошноты и сказал:
– Где я могу допросить этого раба... непочитателя Темноогненного?
– А вот, пройдемте, пройдемте - у нас есть особые помещения для допросов.
Миоци пригнулся, чтобы не удариться о низкую притолоку, и увидел изображение хозяина этого смрадного места, стоящее на возвышении в нише, образованной уродливым искривлением стены. Уурт шествовал по облакам, посылая молнии и дождь. Под нишей было место писца.
Писец встал, поклонился Миоци, приветствуя жреца, и вновь сел и начертил первые буквы на вощеной табличке. За странными сооружениями из ремней, веревок и колес зашевелились два огромных полуголых горбуна-палача.