Жертвуя малым
Шрифт:
«Твой бог не знает перворечи, Матерь?» — удивился старший из вожаков. Так, наверное, мог бы удивляться камень, рушась со скалы на голову неудачливому путнику. Остроглазые волчата переглянулись.
«Я не рассказывала ему», — прорычала Волчица, втягивая голову в плечи.
Соль снова тронул ее за локоть, и она отступила, становясь с ним бок о бок. «Буду переводить», — сумрачно объяснила она. Старший хмыкнул. И заговорил, гортанно раскатывая непривычные Солю слова. Заметив, как Волчица помрачнела, Соль повернулся к ней. «Что?» — спросил тихо.
Она досадливо повела плечом. «Грозный Лай говорит, ты тот, о ком гласят предания. Ловец жизней, — она издала горловой рык, — слуга змееустых».
«Это правда», — согласился он.
Младший вожак метнул в него взгляд.
«Кто ты
Грозный Лай продолжал. «Он помогал нам очищать нашу сторону тумана, — мягко отвечал старый шаман, когда оппонент закончил. — Очень хорошо помогал». «Вашу сторону!» — фыркнул Лай пренебрежительно. А третий раздумчиво проговорил: «Что на уме у бога? Ты знаешь наши мысли, о Мудрая, ему нельзя доверять».
Волчица зарычала.
Старый шаман прокашлялся.
«Предки тоже хороши, — сказал он покладисто, и Акмэ осеклась. Соль с недоверием поглядел на ее деда: ни разу, за все пять месяцев пребывания его в стае, старик ни обмолвился с ним ни словом напрямую. Если добавить, как он возражал внучке в первый же день, можно было бы счесть, что он на стороне других вожаков всецело. — Ты ведь помнишь предание, Грозный Лай? Ты помнишь, а я слышал его, видел своими глазами в дыму — Отцы показали мне. Как он приходил к ним, бел бог, а они выставляли жертву».
«Он и приходил за жертвой! — вздернул губу Грозный. — За жертвой для своих змееглазых несытиков!»
«Он задавал вопросы, брат. Он приходил, и задавал вопросы, и ждал, что же ему ответят».
«Как ты можешь знать?!» — серый вожак вскочил, отпугнув волчонка, шерсть его вздыбилась.
Акмэ подобралась и ощетинилась, готовая защищать своего бога даже ценой схватки с сородичем. Старый шаман, зевнув, уселся на полене поудобнее.
«Мне не по нраву, что Матерь затеяла, но поздно теперь заметать проложенные следы. У нас есть только один способ испытать Светлого бога в деле, единственный способ убедиться, что он проявился к нам не для зла».
«Скажи ему, пусть убирается…», — зарычал Грозный, забыв, что говорит на понятном всем семерым языке. Волчата заскулили.
А Соль спросил, удерживая готовую броситься в драку Волчицу за руку: «Какой способ?»
«Охота, — отвечал старый шаман, и, повернув голову, глянул устало. — Дикая охота на красноглазых».
«Да», — кивнул Соль.
И воцарилась тишина, даже волчата перестали скулить после того, как он это сказал.
«Джарраш», — шепнула Волчица, закончив заплетать из его волос косу и ластясь к нему на ложе из душистых еловых веток.
Он погладил ее по косматой шевелюре, и она, свернувшись калачиком под боком, мирно задремала. Ощущая плечом и бедром ее тепло, мягкость шерсти ее безрукавки из выделанной оленьей шкуры, Соль продолжал думать, следя, как в потолочном проеме, предназначенном для выхода дыма из шалаша, неторопливо движется звездный хоровод.
Отошли крепкие холода самого длинного зимнего месяца, и в воздухе впервые сладко запахло весной. У волков начался брачный гон, и зрелые пары, приняв простой облик, стали уходить в лес на два или три дня. Соль наблюдал их издалека, сидя в дневную пору перед входом в их с Волчицей шалаш, с интересом смотрел, как самцы ухаживают за своими подругами, как молодые волки, пока еще неуверенно, показывают вошедшим в брачную пору волчихам свою силу и ловкость. К Акмэ тоже приходили женихи, трое молодых волков из соседних стай, они вели себя почтительно и сдержанно, но она всем ответила отказом. Ей запрещено было принимать простой облик, и всю зиму она проходила в теплых штанах и безрукавке из шкур, и точно такой же комплект одежды сшила для Соля. Женихи ушли не солоно хлебавши, и Соль спросил Волчицу, почему она прогнала их, но вместо ответа юная мудрая Матерь больно укусила его в плечо и убежала в лес. К вечеру вернулась, просила прощения, ластилась, но на вопрос так и не ответила. А старый шаман, ее дед, глядя на них, лишь вздохнул сокрушенно, поведя мощными плечами, и убрался в свой шалаш — кашлять там и ворочаться с боку на бок — донимала его старческая бессонница. Долгими вечерами самого длинного
Последний раз на крупную ловлю несытых волки ходили еще до рождения Акмэ. Ее мать была тогда мудрой Матерью и предводительствовала охотой, но даже с ее помощью волкам удалось упокоить только двадцать штук красноглазых, лишившись при этом пятерых состайников.
Потом, когда Волчице было три года, с мертвой стороны пришел большой пожар, уничтоживший четвертую волчью стаю, и мать Акмэ погибла, пытаясь очистить резко уменьшившиеся пределы тумана. Поголовье волков сократилось в тот злой год на четверть, они потеряли мудрую Матерь и шестую часть территории, свободной от немертвых. Детеныши стали умирать чаще, или вовсе рождались мертвыми и, как говорили шаманы, «пустыми».
И тогда вожди оставшихся трех племен решили: больше никакой внешней охоты. Несытых слишком много, туман слаб, а новорожденных волчат с каждой весной все меньше. «Будем защищать то, что осталось», — решили вожди, и лишь однажды их единодушный запрет был нарушен. Отец Акмэ, могучий и бесстрашный охотник, а с ним еще семеро смелых отправились в зимнюю вьюгу на внешний промысел, горя желанием поквитаться с несытыми за все свои потери. С той последней, недозволенной ловли вернулась только одна волчиха-бобылиха по имени Лютая. Она и трое ее соплеменников были единственными волками из четвертой, погибшей в лесном пожаре стаи. В тот злополучный день, когда с мертвой стороны примчался неукротимый огненный смерч, остановить который не смогла даже вечно влажная стена тумана, она и трое молодых самцов были на дальней охоте и тем спаслись. Когда они вернулись, сдвинувшийся на дневной переход вглубь туман укрыл от них пепелище родного стойбища. Обезумев, четверо осиротевших волков помчались за преграду, чтобы собрать кости умерших родственников, а, может быть, поквитаться со змееглазыми, но наткнулись на человечий скот несытых, бродивший по пепелищу, и вернулись в туман ни с чем.
С тех пор Лютая и трое последних ее состайников жили местью, и не упускали ни одной охоты на лишенных тени. Когда отец Акмэ, не снеся тоски по погибшей жене, самочинно вызвался возглавить недозволенные «ловитвы», Лютая и ее кровники согласились мгновенно. Еще двое переярков из стаи шамана, деда Акмэ, вызвались идти с ними, и все, кроме Лютой, поплатились за дерзость жизнями. Она единственная вернулась: израненная, с перебитыми задними ногами, приползла от границы тумана к стае шамана, вгрызаясь в снег зубами. Она же поведала деду Акмэ и пятилетней Волчице о том, как погибли охотники. Шаман вылечил ее раны, дождался, когда они зарубцуются, и приказал жестоко выпороть ослушницу. «Пусть каждому будет наука, — сказал он, посыпая солью свежие раны на спине Лютой. — Любому, кто только помыслит о том, чтобы устроить ловитвы на мертвой стороне. Я откажу ему в праве вернуться в пределы завесы, и убью своими руками, коль вздумает он нарушить этот запрет». Никто не осмелился возразить вождю, и с тех пор ни один волк, ни даже Лютая, ни звука не издавшая, когда ее пороли, не пытались выйти за пределы тумана. И только Акмэ однажды ушла и вернулась, приведя в стаю Соля. Но она была мудрой Матерью и уходила не для ловитв, а значит — дедов запрет она не нарушила.
И вот он сам предложил нарушить его.
Трое вождей долго спорили в тот вечер, сидя в укромном гроте вокруг крошечного костра. Волчата трижды бегали за дровами, и все же костер догорел дотла, когда вожди, договорившись, наконец разошлись.
«Не нужно было столько разговоров, — ворчала Волчица по дороге в стаю, шагая вслед за сгорбившим плечи дедом бок о бок с Солем. — Ведь бог сказал свое слово».
Соль больше не спрашивал, почему бог. Несмотря на всю неприязнь Грозного Лая к нему, его короткое согласие, похоже, оказалось решающим. Все оставшееся время вожаки спорили о том, когда, каким количеством и куда следует отправлять охотников. О том, чтобы не проводить ловитвы, ни один из них ни словом не обмолвился.