Жертвуя малым
Шрифт:
Соль помнил, как долго тот отступался от музыки, как пробовал убедить себя, что она ему не нужна. Вначале, когда Соль в первый раз привел для него волка, Молох упирался и капризничал, отказываясь кусать мохнатое звериное горло. Белый зверь, весь дрожа, безропотно сидел перед распахнутой дверью джипа, Соль держал его за холку, а Молох, глядя на них из салона сверху вниз, канючил и требовал, чтобы робот заставил туземца принять человеческий облик. Отчаявшись, в ту пору еще безымянный, Соль уж было собрался отпустить волка, как вдруг Молох стремительно выпрыгнул из машины, припал на колено и, вжав пальцы в пышную шерсть, вонзил зубы в скрытое под ней горло. Зверь обреченно взвыл, и, трепеща, замолк, поперхнувшись кровью, хлынувшей из прокушенной артерии на мокрый от первого снега асфальт. А Молох все пил и пил, неистово работая горлом, гортанно урча, пока не высушил жертву до капли.
Потом вернулся в джип, захлопнул дверь, а когда робот несмело заглянул к нему, оказалось, что Молох крепко спит. Впервые он спал в посмертии,
Через полгода, в начале лета, к нему начали подтягиваться его жертвы, первые вассалы: так и пришла Молоху в голову идея основать вокруг туземной резервации собственную империю. Позже он придумал не убивать всех живых людей, а создать для них относительно безопасное поселение, где они могли бы жить и рожать детей. По уговору со слугой он не кормился среди своих живых подопечных: он пил кровь волков и изредка пожирал тех лишенных тени, кто был заметно слабее него или же имел глупость ему перечить. А вот живых людей он старался защищать, на свой лад пекся об их благе, радел об увеличении популяции. И только одну категорию живых ненавидел люто — музыкантов.
Он никогда не убивал их сам, помня об уговоре. Прежде Соль даже не замечал, что что-то неладное творится в подконтрольных вассалам Молоха поселениях живых; лишь теперь, спустя долгие, потраченные на размышления годы, он многое сумел расшифровать в картинах прошлого той поры, когда служил королю змееглазых. В поселениях живых, которые хозяин и его младшие ревностно охраняли от набегов чужих банд немертвых, никогда не звучала музыка, не было плясок и песен, шуточных карнавалов: люди рождались в этих поселениях, жили и впервые умирали в полном гармоническом вакууме. Иногда, Соль помнил, ему встречались калечные несытые: лишенные обеих кистей и всех зубов при жизни, они влачили жалкое посмертие, не в силах никого укусить, не в силах умереть окончательно, они вечно чахли и превращались в пыль, а из красноватых глаз их немо вопил безумный голод.
Иногда Соль спрашивал, что произошло, и тогда вассалы Молоха отвечали ему: «Этот? Имел наглость напевать себе под нос», или «Эта? Смастерила свистульку из глины, дуреха, и наигрывала на ней мелодийки перед соседской малышней». Если же Соль допытывался, как эти факты связаны с отсутствием зубов и кистей, вассалы закатывали глаза и уходили.
В поселениях живых не было музыки, и ни одному живущему не позволялось иметь музыкальных инструментов, даже простых, свирели или барабана, но у Молоха был рояль, и каждый месяц, а то и чаще, он играл на нем в своем шатре перед восхищенно внимающей несытой публикой. Обязательно среди зрителей попадались и несчастные калеки, оттуда, с ежемесячных концертов, Соль и узнавал об их существовании, позже, получив в горной расщелине в распоряжение огромное количество времени, чтобы подумать, понял, для чего они нужны были Молоху. Он лишился музыки, навсегда потерял ее, получив взамен бессмертие и бесконечную власть, но, похоже, он никогда не забывал о своей потере. Он сожрал свою мать, запив горькое послевкусие белым вином волчьих душ, он нашел новую цель в своей не-жизни и всецело наслаждался ею, но никогда, ни дня не забывал о том, что владел когда-то даром слагать ноты в мелодию. И он ненавидел живых, ненавидел музыкантов, тех, в ком по-прежнему бурлил дар, которого он волею случая сделался лишен; он ненавидел их и мстил, так жестоко, как только мог. В его огромной империи, в прайде, где все лишенные тени в той или иной степени приходились ему подчиненными, а единственное опасное для него существо состояло при нем роботом-слугой, все приказы, касавшиеся обустройства быта живых, исходили в конечном счете от него одного. Наверняка это он распорядился, чтобы несытые запретили живым петь и играть на музыкальных инструментах; наверняка он же придумал отрубать живым ослушникам руки и вырывать зубы, чтобы они потом, после первой смерти, превращались в жалких, пожираемых собственным бессмертием калек. Никогда не отступался Молох от своего музыкального дара, но он был его лишен, и его упорство перевоплотилось в ненависть, верность выродилась в жестокость, как сам он на глазах слуги вырождался в течение сорока лет из человека в чудовище.
И теперь, думал Соль, если только Молох все еще цел (а что бы ему, окруженному армией верных ему бессмертных вассалов, сделалось?), он ни за что не отступится от мысли выкурить волков из-под защитной завесы. События последних лет, свидетелем которых стал дед Волчицы, она сама и взрослые ее соплеменники, говорили в пользу этой догадки. Едва услышав о громадном лесном пожаре, уничтожившем стаю Лютой и сдвинувшем туман вглубь на дневной переход, Соль предположил, что тот был делом рук Молоха и его приспешников. Узнав же о человечьем стаде, бродившем по пепелищу, укрепился в своей догадке.
Несытые организовали этот пожар, но, поскольку сами они боялись огня, как нечисть сквернословия, сотворили они его руками живых людей. Лишенные тени искали способ выкурить волков с их безопасных земель и, похоже, они его нашли. А это значит — ловитвы, в которых он и Акмэ участвуют, должны стать успешными, а за ними придет пора новых охот. Бог, или нет, неважно, раз Волчица выбрала его на эту роль, он должен не просто развоплотить десяток немертвых, он должен
Почему волки приносили ему добровольные жертвы, почему Волчица называет его богом, а Грозный Лай велит убираться прочь, что, наконец, означают слова старухи Клавдии, сказанные ему в магазине вечность назад, о том, что он способен всех спасти? Что означают ее слова о том, что он другой бог, тот, кто все разрушит?..
Шло время, и снежный день клонился к вечеру, а вьюга заметала их следы. Изредка Волчица или Косточка просыпались, жадно жевали снег, Акмэ терлась об его плечо своим, покрытым мягкой шерсткой, худым и мускулистым плечом. Вновь погружались волки в чуткий сон, а Соль стерег его, и думал, готовил себя к удачной охоте. Четверо вернутся, говорил он себе, и, если все пойдет складно, они приведут за собой несытых; если же нет, их маленький отряд отступит за туман, передохнёт и будет ждать нового благоприятного дня. А потом, коль скоро ожидание затянется, он пойдет на встречу с Грозным Лаем и на правах волчьего бога обстоятельно расспросит его, отчего тот столь настойчиво требовал, чтобы Соль убрался из стаи. Может быть, Грозный Лай, который не любит его, или Молчун, самый молодой из вожаков, расскажут ему больше, чем Волчица и ее дед? Может быть, они, способные слышать голоса Отцов, поведают ему о других богах, таких же, как он, ушедших от волков навсегда примерно тогда же, когда все цивилизованное человечество за пределами резервации лишилось смерти и способностей к творчеству?
Сгустились бархатные снежные сумерки. Поведя ухом, спящий Косточка встрепенулся, Волчица мгновенно проснулась следом, да и Соль уловил в голосе метели далекий отзвук волчьего воя. Разведчики возвращались, и шли они не одни: судя по вою, за ними неслась погоня.
Волчий сигнал раздался вновь, и Косточка, задрав морду к низкому небу, ответил собратьям. Соль ощутил, как рядом напряглась Волчица, краем глаза увидал сияние, ярко облившее в ранней темноте ее сидящее на корточках тело. Она стиснула пальцы на предплечье Соля, ладонь второй руки положила на грудь, где на кожаном шнурке болтался такой же, как у него, костяной нож. Он нужен мудрой Матери для иной цели, нежели ее белому богу, но в конечном счете цель у них обоих одна — уничтожить немертвых. Только Волчице, в отличие от Соля, в схватке с несытыми грозит смертельная опасность. «Не допустить этого», — подумал Соль, и в ушах его зазвучал хруст свежего снега под торопливыми волчьими лапами.
«Пора», — он сжал холодные пальцы Волчицы, и тут же над их головами, перепрыгивая поваленный ствол, мелькнули два стремительных белых тела. Спустя секунд десять по сторонам зазвучали два низких голоса — Воли и Когтя, они обходили засаду по кругу и мчались дальше, уводя за собой преследователей. Соль отчетливо слышал их: неуклюжие, тяжелые шаги шестнадцати, нет, вот уже девятнадцати пар ног. Несытые бежали, не столь быстро и ловко, как волки, но неумолимо, гонимые жаждой и темным азартом, и — приказом патрона. Еще секунд тридцать, и Соль увидел их костяные силуэты, почуял дрожь хищных душ-цветков, вытянутых в направлении умчавшихся волков. Ни один из змееглазых не решился перелезть через дерево, в корнях которого укрылись трое охотников, — они попросту обежали вокруг него, раскинувшись по притихшему лесу длинной цепью, все девятнадцать, похожие друг на друга, как однояйцевые близнецы, зловещие и гротескные в пляске вечерней вьюги. Умчавшиеся вперед волки издали новый вой, и Соль, а Волчица с Косточкой за ним, встали на ноги в своем запорошенном снегом убежище.
— Эгей! — громко выкрикнула Волчица и, нагнувшись, устремилась в погоню за не ушедшими далеко несытыми.
Соль бежал с ней нога в ногу, Косточка следом, чуть поотстав. Заметив, как первые лишенные тени оборачиваются к ним на бегу, Волчица и Соль разделились. Он выбрал то направление, где несытых было больше, она устремилась к оставшимся, Косточка трусил за ней, готовый защищать мудрую Матерь племени с тыла.
Сорвав нож со шнурка, Соль распорол вену, посылая в кровь дополнительный заряд энергии. Он был полон ею: благодаря Акмэ и их пляскам в тумане, его ресурс был максимален и мощен, как первоклассная вспышка молнии. Группу немертвых, к которой он направлялся, возглавлял один Старший, черные нити кровной связи тянулись от него к семерым другим, на него устремил Соль свой первый удар. Раненой, вооруженной ножом рукой он вонзился патрону в правый бок, остро наточенное костяное лезвие проткнуло одежду и заскорузлые мышцы, скребнуло по позвоночнику, когда тварь резко обернулась к Солю искаженным от ярости лицом. Мокрый от крови кулак вошел в нехотя разошедшуюся плоть, несытый цапнул скрюченными пальцами Соля по лицу, и тут же изогнулся в спазме почуявшей смертоносную отраву черной души. Взвизгнув, не-живой скорчился на подломившихся коленях, на помощь ему с двух сторон кинулись вассалы.