Жестокая любовь мажора

Демина Маша

Кирюша вздрагивает и начинает хныкать.

Господи. Мне страшно.

Тошнота подкатывает к горлу, но я борюсь с ней, прижимаясь губами к макушке сына.

— Ш-ш-ш-ш… Тише, зайка… тише… не плачь… — голос искажается, и я шепчу с дрожью в нем, — не плачь, малыш… пожалуйста, все… будет хорошо…

Рваный всхлип все же вырывается из меня, и я зажмуриваюсь, монотонно раскачиваясь с сыном взад-вперед.

Подбородок начинает трястись, и я несколько раз ударяюсь затылком о подголовник, выдыхая и устремляя мутный взгляд

в потолок.

Это бесполезно.

Страх струится холодным липким потом. Просачивается через поры и застывает острыми ледяными кристаллами под кожей.

А потом машина останавливается, и мое сердцебиение становится слабым, пульс —нитевидным. Я начинаю тихо паниковать в попытках вдохнуть.

О господи-и…

Где же ты, Илай…

Найди нас. Прошу. Пожалуйста, найди.

Мы же твое родное.

Найди…

Отец толкает дверь и выбирается на улицу, отхаркивая сопли в траву.

Затем он разминает шею, ведет костлявыми плечами и поворачивается ко мне.

Холодок стекает по моей шее под ворот и скользит дальше между лопаток.

Но прежде чем я успеваю что-либо сделать, он распахивает дверцу с моей стороны, и я машинально пересаживаю сына подальше, становясь между ним и ублюдком живой преградой.

Сердце колотится в горле, но я выдерживаю липкий взгляд отца, пока он сам его не отводит в сторону… и вниз.

Уродливый угол рта дергается, и у меня внутри все леденеет, когда ублюдок поднимает мой телефон.

Я успеваю дотянуться до него первой и ткнуть в экран, чтобы сбросить вызов, но уже слишком поздно. Он все понял…

— Что это? А? Думала, меня наебать можно?

— Н-н-нет… Я ничего та…

Он хватает меня за волосы и выдергивает из машины так резко, что я теряю равновесие и приземляюсь на колени и выставленные перед собой руки.

Острая боль пронзает суставы, а от хвои и мелких камней кожа начинает саднить. Но больнее всего становится от плача моего ребенка.

Я втягиваю воздух и выпускаю его сквозь сжатые зубы.

— Уверена в этом? Мне кажется, ты приняла меня за дурака.

— Я не сделала ничего плохого, — шепчу прерывисто, продолжая стоять на четвереньках и уставившись на его грязную старую обувь.

Меня трясет. Мне страшно. И меньше всего на свете мне бы хотелось злить этого больного ублюдка. Особенно сейчас. Здесь, в глуши, где никого нет.

Он опускается передо мной на колени, и мое дыхание сбивается.

Я отворачиваюсь, не желая смотреть на него, но жесткие пальцы впиваются мне в щеки и от боли перед глазами встает мутная пелена, сквозь которую его лицо размывается. Отец сдавливает сильнее, и я хнычу:

— Пожалуйста…

— Зачем ты ему звонила? — Я часто дышу, сдерживая рыдания в горле. — Ты рассказала ему, где мы, так ведь?

Я мотаю головой, насколько мне позволяет его твердая хватка, а в следующее мгновение удар по лицу лишает равновесия и я ударяюсь виском прямо о выступающий

корень дерева.

— Лживая сука! Ты такая же лживая, как и твоя мамаша!

Мне прилетает пинок в живот, выбивая из груди весь воздух, и я сворачиваюсь от боли, не в силах вдохнуть.

— Ты сама все испортила, Кролик, — он говорит обыденным тоном. — Теперь мне придется оставить тебя здесь, а твой выродок поедет со мной.

— Нет… — шокировано выдыхаю я и тут же вскидываю голову, но волосы, упавшие на лицо, загораживают обзор.

Но я все равно вижу, как он трясет телефоном. Моим.

— А это я заберу с собой. Надо же мне будет связаться с его папашей, — ухмыляется он и садится в машину, туда, где мой сын плачет, надрываясь так сильно, что у меня готово остановиться сердце от невозможности его успокоить.

Глава 51

Надрывный плач моего ребенка точечно бьет по вискам. Паника застигает меня врасплох, и я могу лишь хватать воздух короткими вдохами.

Словно в замедленной съемке я с ужасом смотрю, как отец заводит машину и бросает на меня насмешливый взгляд, когда тянется закрыть дверь.

Из горла вырывается немой крик. Я пытаюсь встать, но спотыкаюсь и снова падаю. Боль вспыхивает где-то на задворках сознания, но я не чувствую ее.

Хлопок дверцы сжимает мое сердце в тисках, и у меня перехватывает дыхание.

Нет, нет, нет… Он не может… Не может забрать его…

В голове раздается щелчок. Еще и еще один. Я даже не замечаю, как поднимаюсь на ноги и бросаюсь к машине ублюдка.

А дальше все происходит так быстро, что я не успеваю подумать над тем, что делаю. Во мне ревет материнский инстинкт, заглушая все остальное к чертям собачьим.

Я цепляюсь за дверь, ломая ногти, но жжение в пальцах лишь подстегивает. Рывок — и я распахиваю ее, встречаясь с удивленным выражением на лице отца.

Мне достаточно его заминки, чтобы нырнуть в салон и выдернуть ключ из зажигания, вот только отскочить на безопасное расстояние я не успеваю.

Кожу головы словно ошпаривает кипятком, и я оказываюсь нос к носу с ублюдком.

— Ты совсем дура, блядь! — рявкает он и встряхивает меня за волосы.

Я зажмуриваюсь, но принимаю каждую унцию боли, помня, что я делаю это все ради сына.

Тяжело дышу. Открываю глаза и нахожу в себе силы посмотреть в бесцветные пустые глаза.

Тяни время.

И я тяну. Как могу.

— Ты никогда не можешь довести дело до конца, — выплевываю с ненавистью.

Отец запрокидывает голову и начинает ржать. Мерзко и гортанно. У него несет изо рта, и я морщусь от отвращения.

Дергаюсь, но его жесткие узловатые пальцы сильнее вцепляются в волосы.

Он снова смотрит на меня с насмешкой, только теперь к ней примешиваются презрение и толика злости.