Жестокеры
Шрифт:
Директриса не ответила. Она смотрела на меня с недоумением.
– Неужели вам все равно? Вам совсем не жаль эту девочку? – предприняла я последнюю попытку проломить эту глухую стену.
– А что я могу предпринять? Лена действительно отличается от своих сверстников. Понимаете, девочка из неблагополучной, очень бедной семьи. Поэтому такой внешний вид, такая одежда… Ну, просто есть дети, которых непременно будут травить.
– Как вы можете такое говорить? Звучит так, как будто так и должно быть!
– А что вы хотите? Дети не такие, как все, ну там, в очках или полные, или бедно одетые, обречены стать жертвой травли.
Я качала головой, не веря тому, что слышу.
– Что вы от меня хотите? –
– Вы должны защитить эту девочку, а не сваливать на нее вину за то, что ее травят. Проблема не в ней, а в ее мучителях! Если такие дети предоставлены сами себе – дело может далеко зайти. Распробовав вкус насилия, они не смогут остановиться сами. Нужно собрать класс и поговорить с детьми. Дать им понять, что такое поведение не пройдет. Дать ему однозначную отрицательную оценку, назвать вещи своими именами.
Директриса скрестила руки на груди.
– У вас есть педагогическое образование, чтобы рассуждать о том, как мне следует в такой ситуации поступить? – насмешливо спросила она.
– Нет. Но у меня есть сердце.
Директриса криво усмехнулась.
– Это преступление – оправдывать детскую жестокость и давать ей зеленый свет! Они – злые испорченные дети – должны получить отпор еще в детстве. Они должны усвоить – на всю свою жизнь – что полюбившаяся им модель поведения не пройдет! Это нужно сделать сейчас, пока они еще маленькие, пока еще не поздно! Чтобы потом мы не чувствовали себя вечными жертвами таких подросших жестокеров!
– Кого?
Я шумно выдохнула и провела ладонью по вспотевшему лбу.
– Жестоких людей.
Я распалилась от собственных детских воспоминаний. Слова директрисы, ее цинизм и безразличие к страданиям ребенка выбили почву у меня из-под ног. И она еще называет этих мучителей «детишками», а свое отношение к происходящему – «снисходительностью» и «терпимостью»? Наверно, снисходительность и терпимость – неплохие качества, но только если из-за них не страдает другой человек. Нельзя, никак нельзя запускать жестокеров, пока они еще дети! Уж слишком хорошо мне известно, в кого они вырастают. Ну почему она этого не понимает?
Директриса сидела, опустив глаза и подняв брови. Покачиваясь в кресле, она о чем-то размышляла.
– То есть я верно вас поняла: вы предлагаете мне пойти в этот класс и завести с детьми воспитательный разговор на подобную тему? И все это ради одной девочки? Говорить, намекать детям на то, что они делают что-то неправильное, плохое? Что они звери? Не жестоко ли это? Это же покалечит детскую психику! Это не педагогично. Это всего лишь дети!
– Но не должно быть так, что какой-то ребенок приносится в жертву душевному комфорту других детей! Эта девочка и ее судьба не менее важны, чем все остальные дети и их судьбы. Они должны услышать от взрослых и понять, как называется то, что они делают. И как это мерзко!
– Но такого ребенка всегда будут травить – это неизбежность! Как вы не можете этого понять? Ну что я должна, по-вашему, сделать? Ходить за ней всюду по пятам, как живой щит? Послушайте: то, что происходит, это совершенно нормально. Вот если взять животный мир: в любой стае есть альфа-особи – активные, агрессивные, доминирующие. Да взять хотя бы обезьян…
– Но мы, по сравнению с обезьянами, немного ушли вперед в своем развитии, – невесело улыбнулась я. – Дети и обезьяны – это не одно и то же. Как вы считаете?
– Какая разница? Это универсальные законы животного мира. Они действуют везде – в том числе и в человеческом обществе. Про социальный дарвинизм не слышали?
– Надо не объяснять травлю какими-то научными теориями, а просто пресечь ее! Здесь и сейчас, в конкретном классе. Вы как директор школы обязаны это сделать!
– Вот только не нужно меня учить! – директриса раздраженно поправила волосы. –
Директриса резко отодвинулась от стола и скрестила на груди руки. Было видно, что этот разговор ей надоел. Мне внезапно стало так тоскливо… Я поняла, что в одиночку бьюсь головой о стену, которую мне не пробить.
Минуту спустя, так ничего и не добившись, я тихо закрывала за собой дверь в кабинет директрисы. За спиной я услышала насмешливый шепот:
– Сумасшедшая какая-то…
***
Правило № 3. От травли страдают не только ее жертвы. Страдают и свидетели. Те, кто стояли в стороне и делали вид, что ничего не происходит, из страха самим стать жертвой. Те, кто хотели вступиться, но не решились, а потом испытывали стыд за свое малодушие. И те и другие, и свидетели и жертвы получают болезненный опыт бессилия перед властью «стаи».
ПОДКОВЫРКА ТРЕТЬЯ: ТЫ САМ ВИНОВАТ, ПОТОМУ ЧТО ТЫ ТАКОЙ!
Жестокая игра в иголки не была чем-то новым.
У моих одетых в золото и меха одноклассников это тоже считалось забавным – выбрать жертву и травить ее сообща. Жертвами такой «игры» обычно становились дети с физическими особенностями или те, чьи родители были бедны.
В нашем классе таким ребенком стал высокий худенький мальчик по имени Саша.
Мать растила его одна, а вместе с ним еще троих его братьев и сестер – отца своего Саша лишился, когда был совсем маленьким. В тупом изнеможении от многолетнего тяжкого труда санитаркой в местной больнице, мать Саши не видела, что ее ребенка травят. А, может, и не хотела видеть: проблем и забот в ее беспросветной жизни и без того было предостаточно. Она порой выматывалась до такой степени, что надевала носки разного цвета и, натирая шваброй полы в коридоре, даже не замечала, что над ней смеются медсестры и пациенты. Мать была неспособна защитить своего сына от града насмешек и издевательств, которым тот ежедневно подвергался в школе, – она даже не знала о них. Поэтому боль, обида, а порой и раны этого ребенка годами оставались лишь его болью, обидами и ранами – с молчаливого и безразличного попустительства педагогов. Взрослым (я поняла это по своему детскому опыту) почему-то очень нравится определенный тип детей: бойкие, шумные, наглые, с улыбкой до ушей. Полные жизни. Таких веселых, жизнерадостных крикунов всегда любят больше. Считается, что они правильные: «развиваются, как положено в их возрасте», и с ними нет проблем. Но почему-то никто не видит, что порой скрывается за этими задорными улыбками, блестящими глазками и раскрасневшимися щечками…
К сожалению, наши учителя не считали необходимым вступаться за бедного Сашу. Тихий, забитый ребенок из неблагополучной семьи был никому не нужен. Все в нем служило поводом для насмешек и издевательств: его слабая вытянутая фигурка со впалой грудной клеткой, его кроткий и спокойный нрав, его стоптанные башмаки и заношенный коричневый свитер, который достался ему от старшего брата. После школы мы вприпрыжку бежали домой, размахивая пакетами со сменкой, радуясь, что закончились уроки. Саша тоже бежал. Но бежал затравленно, со всех ног, прикрывая портфелем голову, пытаясь защитить ее от догонявших его одноклассников, с размаху бивших его своими рюкзаками. Видно было, что они делают это с явным азартом. Если бы они были собаками, то высунули бы языки, войдя в раж от этой погони. На уроках математики Сашу тыкали циркулем в спину и радостно гикали, когда он вздрагивал и подпрыгивал от боли и неожиданности. На переменах на него замахивались кулаками и всем, что попадалось под руку – даже стульями!