Жестокеры
Шрифт:
Дома мать вновь и вновь возвращалась к своей излюбленной теме – моей оторванности от сверстников. Она считала, что это из-за того, что я ставлю себя выше других. Сколько раз она заводила один и тот же давно надоевший мне разговор.
– Надо быть единой с коллективом. Вот почему ты не дружишь со своими одноклассниками?
– Потому что они подкарауливают Сашу после школы и бьют его портфелями по голове за то, что их семья бедно живет. А еще пишут про него на клочках бумаги всякие гадости, а потом незаметно приклеивают ему на спину.
– Господи, ну какие глупости!
– Глупости? А по-моему, это называется жестокостью. Ты только представь на минуту, что это тоже человек. Такой же, как ты и я. С его
На меня смотрела пара непонимающих, равнодушных глаз.
– Все дети жестоки, – сказала мать таким же тоном, как и та директриса в школе.
«Нет, – подумала я. – Не все. Я не такая. Я никогда не буду такой злой и тупой, как все они!»
– А мальчик должен уметь отбиваться сам. Если его травят и бьют, значит, он сам виноват в этом. Пусть подумает, что с ним не так. И исправит свое поведение.
Я не верила своим ушам. Не может быть, чтобы мать всерьез так считала…
– Они ведут себя хуже животных, а думать о том, что с ним не так, должен Саша?
– Ну защити его, раз ты такая добрая! – насмешливо ответила мать. – А что? Или ты их боишься?
После этого мне почему-то всегда хотелось рыдать, и я убегала к себе. Закрывшись в своей комнате, я долго думала над словами матери. Я снова была с ней не согласна! Она говорила, что жертва сама виновата. А я считала, что жертва не виновата ни в чем. Она просто не нравится им – вот в чем ее «вина». Но разве это дает жестокерам право на такое поведение? Неприязнь к кому-то – разве может она быть поводом и оправданием для издевательств и травли? Разве имеет право один человек травить другого только потому, что тот ему не нравится, чем-то отличается от него? Мыслит, выглядит и ведет себя по-другому? Но ведь если считать нормальным то, что люди могут свободно проявлять свою агрессию по отношению к тому, кто им не нравится… то что тогда будет? Какой-то отморозок может подойти к человеку на улице и просто убить – просто потому что отморозку показалось, что с этим человеком что-то не так? А тот должен суметь отбиться? А не отбился, так сам виноват – не смог себя защитить? Нет, не может такого быть… Это чудовищно… Это у животных выживает сильнейший – мы изучали на уроках биологии. Слабого в дикой природе никто не пожалеет и не защитит. Наоборот: набросятся именно на него. И он, если позволил себя ранить, должен отползти и погибнуть тихонько – таков его удел. А у нас? Разве у людей это не должно быть несколько иначе? Ведь чем-то же мы должны отличаться от животных? Сочувствие, добро и милосердие – ведь изобрел же человек эти понятия? Изобрел, чтобы никогда ими не пользоваться? Остаться животным?… Хотя за что я так о них? У животных нет этой бессмысленной тупой жестокости. Она свойственна только человеку. Мне очень жаль, что мы такие. Мы, наверно, обречены.
Мать была права: видя, на что похоже существование таких, как Саша, я действительно хотела защитить их. Сделать что-то, чтобы их жизнь стала хоть немного легче, безопасней и радостней. Но я не предпринимала ничего – как тот трусливый Полицейский из детской игры в мафию. Глядя на одноклассников, которые с гиканьем гнали его по школьному двору, глядя на их упоение, азарт и веселье (ведь травля для таких детей – исключительно веселое занятие), я так ни разу и не решилась вступиться за Сашу. Я чувствовала себя виноватой в том, что вижу его страдания и ничего не могу сделать, не могу оградить его от этого.
Я лишь смотрела в затравленные глаза несчастного
***
Правило № 4. Часто речь идет о так называемом «неосознанном моббинге», когда группа людей не догадывается, что они занимаются травлей.
ПОДКОВЫРКА ЧЕТВЕРТАЯ: С ЛЕНОЙ НАДО НЕЖНЕЕ, У НЕЕ ЖЕ БАТЯ УМЕР!
Когда не стало отца, мне пришлось не по-детски собраться, сжать зубы – чтобы выстоять и не сломаться, чтобы все это пережить. Но вместо сочувствия, которого я вполне могла бы ожидать в таком своем положении, к своему ужасу я получила что-то совсем другое: маленьким садистам это все показалось невероятно забавным.
Дети жестоки. Чья-то рана для них – повод бить именно туда. Ковырять палкой, наслаждаясь твоими страданиями. Когда не стало отца, у меня появилась такая рана. И эта рана стала приманкой для маленьких хищников, устоять перед которой они, казалось, были не в силах. Помню, на уроке трудов… Нет, в меня не втыкали иголки, как в ту девочку, которую я встретила на школьном дворе… По крайней мере, не в прямом смысле слова. Память не сохранила, с чего все началось. Но долго еще жгли душу издевательские слова, неожиданно брошенные одной из одноклассниц:
– С Леной надо нежнее, у нее же батя умер!
Она запрокинула голову и весело, заливисто захохотала – вот точно так же, как те красочные пайеточные девочки на школьном дворе. Ее глаза в тот момент светились таким жизнелюбием и такой беззаботной радостью, что мне стало страшно. Я смотрела на своих одноклассников: неужели они ничего ей не скажут? Но, к моему удивлению, мою обидчицу никто не осудил. Нашлись даже такие, кто тоже засмеялся над этой «шуткой». Помню, как я сидела, не сводя с них глаз, застыв, не веря.
«Это что, действительно так смешно, если у кого-то умер отец?»
Та веселая девочка еще что-то говорила, но я не слышала ее слов.
«Пожалуйста, не надо. Мне итак больно. Мне уже больно. Ты даже не знаешь, что это такое…»
Ответом мне был новый взрыв веселого беззаботного смеха. И новые колкости.
– Ой, как ты на меня смотришь! Ой, мне уже страшно!
Может, мне стало бы легче, если бы я расплакалась. Или разбила ей нос, как тогда Кате, на том уроке физкультуры. Но удар, который мне нанесли, был такой, что не было ни слез, ни сил на то, чтобы дать сдачи. Я была в глубоком нокауте. И только лихорадочно работал мой детский ум, бессильный осознать происходящее:
«Как можно говорить такое? Даже маленький и пока еще неумный человек должен понимать, что есть то, что неприкосновенно. Что нельзя творить такие вещи. Должен быть какой-то предел детской глупости и жестокости. Чье-то горе, болезнь или смерть – это не может быть смешными. Если ты глумишься над этим – человек ли ты после этого?»
На уроках, в коридоре на переменах, в школьном дворе я невольно наблюдала за этой девочкой, глазами выискивала ее в толпе. Вот странная: она вела себя, как ни в чем не бывало – такая же веселая, громкая и смешливая. Ее глаза все так же светились жизнелюбием и беззаботной радостью. Как будто никакой, даже малейшей перемены не произошло в ее душе после ее жестоких слов. Ни раскаяния, ни стыда за сказанное, ни потребности подойти и попросить прощения. Я с недоумением наблюдала за этой девочкой, напрасно пытаясь разглядеть в ней хотя бы намек на терзающие ее угрызения совести. Их не было и в помине. Удивительное создание!