Жестокеры
Шрифт:
Перед мысленным взором стояла та храбрая девочка, которую я встретила в школьном дворе – с ее беленькими тугими косичками и огромным старым портфелем, едва ли не больше самой девочки. Я видела иглы, торчащие у нее из платья, и ее измученное, но такое отважное лицо и готовность все вытерпеть, которую я прочла в ее огромных глазах. Я вспомнила себя маленькую, удивительно похожую на нее, со своими болью и отчаянием – болью и отчаянием, которые я, взрослая, так и не смогла до конца изжить.
«А сколько тебе предстоит вытерпеть, маленькая Лена? Знает ли этот несчастный ребенок, что от него потребуется терпение длиною в жизнь? Что это никогда не кончится? Что всегда будет только так?»
Я мысленно перебирала все те нескончаемые уколы в мою собственную спину, из которых складывалось мое существование в городе …sk. Сколько их было за эти годы? Не счесть…
«И в меня так же втыкают иголки, Лена, только
Я должна была, но так и не смогла придумать, как защитить себя – ребенка, раненого с детства. Как обезопасить его от новых болей, которые может причинить ему этот мир. Что бы я ни делала, все было бесполезным. На это сопротивление уходили все мои силы, а иголок и боли все равно становилось только больше.
Я хотела вспомнить какую-нибудь хорошую, вдохновляющую песню, чтобы поддержать себя, но не смогла. Я больше не могла спасаться песнями, как раньше. Они больше не брали за душу. За последние годы они стали какими-то другими – пустыми, ненастоящими. А люди… с людьми творилось что-то не менее странное… Я чувствовала, как по моим щекам текут слезы. Что мне делать со своей сентиментальностью и уязвимостью, со своей обостренной чувствительностью? Как жить с этим в мире жестокеров?
Тем вечером я и придумала этот образ. Девушка, в темно-сером кожаном плаще, сидит на валуне, в безлюдной пустынной местности. Ветер развевает ее спутанные белые волосы. Ее руки устало опущены. У ее ног лежат огромные длинные иглы, целая груда игл, которые она достала из себя. Иглы эти – уколы зависти, насмешек и клеветы, которые вонзали ей в спину. Она отчаянно сражалась за себя. Она пыталась оградить себя от пошлости и жестокости этого мира. Но все напрасно – они все равно попали в нее. Девушка хочет сказать, нет, не сказать – прокричать о том, как ей больно. Но не может избавиться от разрывающего ее невысказанного возмущения, поскольку – чтобы еще больше подчеркнуть безысходность – ее рот заклеен липкой лентой. Бунт невыносимо горяч и он сжигает ее, но весь этот бунт – вынужденно! – заперт внутри. И мы видим только мучительно нахмуренные светлые брови, а также горечь и отчаяние в глазах героини – зарево внутреннего пожара.
Уже почти ночью, вытерев слезы, я достала принадлежности для живописи и приступила к эскизу. Но все застопорилось сразу же – при попытке набросать лицо девушки. Никак не выходили брови. Нужен был красивый изгиб, гордый и волевой. А получались нарисованные дуги, возмущенно вскинутые вверх – точь-в-точь как у Эллы. Такие были во всех журналах, на всех мегащитах. Я и забыла, как выглядят нормальные брови. Но самое тяжелое отчаяние наступило, когда я попыталась изобразить глаза моей героини. Главную роль должны были играть именно глаза. Я хотела, чтобы в них можно было прочесть все, что мучит ее, но о чем она вынужденно молчит. Глаза должны были обладать невероятной выразительной силой. Они должны были кричать о боли и отчаянии. И все же в них – упрямый отказ сдаваться. Он должен был ясно читаться в этих глазах. Я пыталась это изобразить, но все было не то, совсем не то… В целом весь портрет получался каким-то не таким. Это должен был быть образ, пронзительно-трогательный и возвышенно-прекрасный. А получалось что-то совсем несуразное… Я поняла, что не смогу написать этот портрет без модели, не смогу придумать это лицо, взять его из головы. Мне надо его видеть. Мне надо знать эту девушку – она должна быть реальной, настоящей, живой. Но кто это может быть? Где мне найти такую?
На следующий день, в свой выходной, в поисках вдохновения я вышла на улицы весеннего города… sk. В аптеке я купила кислородный коктейль. Я подсела на него. Я все время его здесь покупала. Мне как будто хотелось восполнить нехватку воздуха в этом душном городе. В этом душном городе мне нечем дышать. Он и не рассчитан на то, что здесь у тебя будет легкое дыхание. Дойдя до газетного киоска, я купила парочку глянцевых журналов. В парке, сидя на лавочке, я быстро пролистала их и поняла, что ничего не изменилось за прошедшие пару лет. На страницы журналов, на экраны мегащитов по-прежнему не допускали прекрасных, обаятельных и вдохновляющих людей. Чьи лица и образы оставались бы в памяти. Людей, которых хотелось бы снова увидеть. Которых хотелось бы нарисовать… Оставив на скамейке всю эту бесполезную макулатуру, я вышла из парка и направилась в сторону дома.
Я поняла, в чем была та истинная причина затухания каждой моей безуспешной попытки творчества, к которым я периодически, урывками, возвращалась. Вовсе не в нехватке времени. И не в том, что все эти годы от усталости я чувствовала себя
Вечная тоска о Красоте вновь взяла меня в свои оковы. Но неужели по ней тоскую я одна? Мне вспомнился тот сошедший с ума художник, которого я несколько раз встречала на улицах города. Еще один несчастный безумец, который так же, как и я, жаждал Красоты и все никак не мог найти ее. Он отчаянно искал ее повсюду, но тщетно. Теперь я поняла его! За несколько лет жизни в городе … sk я и сама им стала – несостоявшимся художником, который не может найти в том, что его окружает, ни капли вдохновения и желания творить. Не способным вдохновить был и сам этот странный уродливый город, по улицам которого я шла. На изредка попадавшихся на моем пути деревьях распускались первые клейкие листочки. Эти слабые молодые листочки каждую весну давали надежду: все еще будет хорошо. Снова хорошо, как уже было когда-то – так давно и так недолго. Потому что деревья – это победа жизни, это прорыв, во что бы то ни стало. А здесь, в городе …sk, их практически не осталось. Они уничтожали деревья. Окружающий мир в целом становился визуально некрасивым. Все более и более уродливым с каждым годом. Они специально делали его таким, с каким-то удивительным ожесточением и упорством. Мне не нравилось ничего из того, что я видела и слышала вокруг себя. Я как будто не могла встроить себя в эту созданную ими действительность.
Но вот чего я не могла понять: а как же они сами, все эти странные люди? Как они сами могут вот так жить? Неужели им и правда нравится все то, что происходит, все то, что они видят вокруг себя, что они сами создают своими усилиями, своими поступками и своими выборами? Я снова вспомнила о той несчастной девочке, которой я ничем не смогла помочь. Как они не замечают страшных результатов своих действий по уродованию визуальной среды, так не замечают и того, что своей черствостью и жестокостью они уродуют людей. И именно тебя считают сумасшедшим, когда ты пытаешься указать им на то, что они творят.
Наверно, это все мегащиты. Быть тупым и жестоким – вот чему они учат. И люди массово становятся такими. И ведь они все такие! Все!.. Или мегащиты тут ни при чем, и люди такие сами по себе? Что-то ведь и правда стало с ними… Они все так грубо сделаны. Их словно выстругали наспех и ничего в них не вложили… С недоумением и разочарованием вглядывалась я в одинаково пустые лица прохожих. Я поняла, что с улиц этого странного города исчезла не только Красота. Исчезли и Любовь, и Добро, и Сострадание. Нет, я это не придумала: они и правда исчезли, причем давно… Казалось, их не осталось не только в городе …sk, но и в целом мире. Потому что в людях этого больше нет. Словно что-то сломалось в нашей человеческой природе… Это гены или что-то еще – я не знала. Я подняла глаза к небу, как тот отчаявшийся безумный художник. В мире, где нет Любви, Красоты, Добра и Сострадания, мне точно нечего делать. Зачем я здесь – такая странная, неприкаянная, ищущая неведомо чего?
Я поняла, что мое одиночество гораздо глубже и безнадежнее, чем я себе представляла. Мне не просто недоставало близкого человека. Не было нигде – ни рядом со мной, ни в медиапространстве – больше никого, кто думал бы так же, как я. Словно само мое видение того, что происходит, моя усталость от этой пошлости и жестокости, не находили понимания и поддержки. Это еще больше усиливало мое обреченное одиночество в городе …sk.
Я вернулась домой ни с чем. Я понимала, что не смогу приступить к работе над портретом: без модели я лишь растеряю свой запал в бесполезных попытках передать на холсте то, чего я сама не вижу… Я поняла, что никогда не нарисую такие глаза. Потому что у меня недостаточно мастерства и опыта. Потому что таких глаз я давно не видела и забыла, какие они. Потому что у меня нет ни капли вдохновения и мне неоткуда его взять. Потому, что все это, в конце концов, бесполезно.