Житие сестер обители Тёсс
Шрифт:
Вскоре, вернувшись в себя и ощутив великую резь, она поглядела на сердце и увидала, что рана извне исцелилась, но увидела также подтеки воды и крови, как сии простирались из сердца. А когда зазвонили к заутрене и она собралась читать вместе [с другими], резь сделалась непомерной и непереносимой, и терпеть ее не было сил. Поскольку она уже не могла больше сдерживаться, то рухнула из-за всесилия боли и вскричала так громко, что многие из сестер подошли. Она, впрочем, не хотела им ничего говорить и только сказала: «Как мне скверно!» Сестры отвели ее на ложе, ибо она была уязвлена любовью, блаженно и свято. Христос страстно воспламенил ее сердце Своим божественным сердцем. Из сего можно уразуметь то, что читают о возвышенном учителе святом Августине: «Vulneraverat caritas Christi cor meum» [187] [188] . Ведь и она вполне могла сказать так:
187
Христова любовь ранила сердце мое (лат.).
188
...читают
Хотя наш Господь в то время не давал ей больше, чем сей единственный знак в сердце, однако Его благодатью и всесилием обжигающей боли, что носило в себе ее сердце, могло вполне случиться и так, что сия боль струилась вовне и втекала в руки и ноги, по причине чего им также явственно сообщались знаки боли и любви. И все, не таясь, утверждали, что на ней V знаков любви. Да было достаточно посмотреть, как она двигалась! Ей было столь мучительно ходить, словно при каждом шаге она ощущала какую-то особую резь. Она не могла выполнять руками тяжелой работы, да и легкой-то не могла. Не могла понести даже миски и согнуть ладонь так, чтобы пальцами дотронуться внутренней стороны. А одна из сестер говорила, что, когда она как-то раз подняла руку к солнцу, та сумела разглядеть его сквозь нее. Она и сама рассказывала о великой боли в руках и в ногах, но были ли те знаки даны ей, как знак в ее сердце, об этом она не сказала. Нельзя полагать, что лишь ее сердце, руки и ноги были изранены. Вполне вероятно, что насквозь были пронизаны все ее члены, как и повреждена вся ее сила, благодаря чему она уяснила себе, как жестоко ради нее был изранен ее Создатель и единственный Возлюбленный. Но что при этом была ей дана лишь режущая боль, носимая в сердце, того да никто не помыслит! Ибо Кто телесным образом ранил ей сердце Своим божественным сердцем, Тот и духовным образом изранил ей душу жгучим жаром Своей божественной любви. Чем больше была телесная боль ее сердца, тем сильней и ревностней, однако уже духовным образом, было любовное движенье ее души. Так-то имела она постоянное втекание в то Начало, откуда [некогда] истекла.
189
Пер. Е.В. Родионовой.
А немного погодя, в первый день поста, она так заболела, что ее положили в больницу. На протяжении постного времени Господь наш показывал ей по отдельности все те муки, которые Ему довелось вынести с тех пор, когда Его взяли под стражу, и до тех пор, когда Его сняли с креста. Она узрела, как Господь стоял в Своих муках: Его тело и лик целиком почернели, и Он едва напоминал человека. Поэтому ее сердце сковала непомерная скорбь, вынести которую у нее не было сил. Она бы и не смогла ее вынести, если бы Господь наш ее не утешил и иногда не смотрел на нее таким нежным и заботливым взором, что сердце ее укреплялось. Но когда Он ей показал, как Его совлекали с креста и уложили на колени нашей Владычице, Его же тело и лик были искажены от страданий, она сказала, что этого никто не сумеет изъяснить в полной мере. Она также увидела, что и у нашей Владычицы скорбь была велика и чрезмерна. И выносить эту боль у нее не хватало человеческих сил. От непомерности сострадания, испытанного ею к нашей Владычице и к нашему Господу, ее оставили [чувства]. Но по произволению нашего Господа явилась лекарша и привела ее снова в себя.
А затем она изо всех сил стала упрашивать нашего Господа, чтобы Тот дал ей ощутить толику от скорбей, которые перенесла наша Владычица, видя, как Его истязали, и Господь наш позволил ей ощутить их вполне. Из-за чрезмерности и невыносимости скорби она так заболела, что думали, что ей вот-вот наступит конец. Ее соборовали, она не могла ни есть, ни пить, разве что такую малость, что вынести сие человек не в силах. Пить она не хотела ничего, кроме воды и небольшого количества молока. Но и то, что потребляла, не могло в ней остаться. Господь же наш увлек ее в такую высокую и сверхъестественную благодать, что на протяжении тринадцати недель и одного года почти всякий день, от девятого часа и вплоть до вечерни, она была в восхищении, и в ней едва можно было заметить [признаки] жизни. Находясь в восхищении, она имела лик удивительной красоты, на который было приятно и радостно посмотреть. По нему одному только и можно было понять, что она жива. Когда она приходила в себя, то сие всегда сопровождалось сердечным рыданием. Из-за этого сестер, а равно и ученых мужей разбирало немалое удивление: было ли то у нее по причине болезни или по благодати?
В это время к нам явился мудрый лекарь, и ему поведали о ее хвори. Пощупав пульс у нее, он сказал, что она-де не больна, но имеет великую тоску по чему-то непостижимому, и ее естество целиком так сильно к тому устремляется, что вся кровь приливает к сердцу, чтобы прийти ему на помощь. И прибавил: «Ей так же невозможно достичь того, к чему она устремляется, как мне невозможно уразуметь, отчего трава зеленая...» Да она и сама говорила, что так оно и было [190] .
190
В
В это время к ней приходил и наш провинциал брат Вольфрам. Сей строжайше велел ей беречься от благодати. Оказывая ему послушание, она так и сделала, но расхворалась, и ей сделалось скверно, да так, что все из-за нее пришли в отчаяние, всякую минуту ожидая, что она вот-вот умрет. Да один глаз у нее и впрямь был словно бы мертвым. Но некоторое время спустя, на Вознесение [191] , она пришла снова в себя и принялась поправляться, так что еще долгие годы ходила в хор и трапезную. Позже приоресса спросила ее, что с нею было, когда она лежала. Та сказала: «Я находилась в столь великой и возвышенной радости, что человеческий разум не может себе этого представить. А то, что рыдала, когда приходила в себя, так это оттого, что должна была из нее выходить. Если бы тот не велел мне беречься от благодати, то Бог сотворил бы на мне такие чудеса, о каких никогда и не слыхивали». И хотя того не случилось, но всякое чистое сердце может лишь удивляться при мысли, сколь обильные чудеса созерцала душа ее, когда властно и вся без остатка влеклась в бездонное Благо. Ибо вот что достоверно и не вызывает сомнений: она в большей мере и подлинней обреталась в Царстве Небесном, чем в царстве земном. Когда благой человек бывает всем своим разуменьем втянут в Бога, то ему всё становится горьким, да и целый мир слишком узким. Кто может представить себе, как обильно душа ее напиталась от живого источника, коль скоро она тринадцать недель и еще один год, притом все дни напролет, была втянута в столь возвышенное созерцание!
191
Вознесение. — Праздник Вознесения Господня празднуется на сороковой день после Пасхи.
Сие случалось с нею не только в то время, но довольно часто и прежде, и позже, когда она была на молитве и в своем одиночестве, скрываясь от всех. Это подтверждалось и тем, что иногда ее находили лежащей без внешних движений. Как-то раз к ней пришла одна из сестер. Сия не распознала ее благоговения и принялась брызгать ей ниже глаз воду, думая, что она без сознания. После того, как сестра делала это долгое время, она пришла в себя и весьма благостно сказала: «Не делайте мне так никогда больше».
Однажды, сидя в стуле своем, она услышала очень красивый и сладкий напев (то были слова: «Sanctus, Sanctus» [192] вкупе с «Alleluia» [193] ), пришла в восхищение и тотчас откинулась. И она увидала: всюду прекрасные мужи, умильные видом, они стоят около алтаря, с каждой его стороны по двенадцати, и, недолго попев, весьма благоговейно склоняются друг перед другом. Собираясь уйти, каждый из них подходит по одному, встает перед ней, с великим почтением кланяется, и она его больше не видит. Так они делали один за другим.
192
Свят, свят (лат.).
193
Аллилуйя (лат.).
Вместе с этой блаженнейшей сестрой Мехтхильдой была здесь дочь ее брата. Когда та померла, она молилась за нее с изрядным усердием. И вот ей показалось, что ее отвели на некий дивный луг, и на том лугу кружится хоровод миловидных, прекрасных дев. В кругу между девами стоит стул, на который ее усадили с сугубой почтительностью. Вдруг к ней из хоровода выходит сестра Хемма, ее племянница, и радостно говорит: «Взгляни на меня, посмотри, как весело мне, порадуйся вместе со мной, ведь оную радость имею я благодаря тебе!» И еще: «Радуйся, радуйся! Если б ты знала, какая радость и честь тебе уготованы в вечности, ты бы сильно возрадовалась!» Однажды ей также привиделось, что в трапезной накрыт стол, вокруг него полно небесных дев, вместе с ними за столом сидит и она. И вот величаво входит наша Владычица, а с нею святая Екатерина [194] . Они несут много-премного небесных хлебов и раздают каждой деве, в том числе ей. Съев оные хлебы, они пришли в великую благодать и сладостность. И сладость эта с ней оставалась еще целый месяц.
194
Святая Екатерина. — См. выше, примеч. 9.
Когда приблизилось долгожданное время и наш Господь захотел воздать ей за верность, приоресса попросила ее, чтобы, если Он сотворит с ней благодать, она дала о том знать. Едва по ней ударили в било и вокруг нее собрался весь конвент, она подтвердила, что здесь — Господь наш, наша Владычица, святая Екатерина, XI тысяч дев, а также X тысяч рыцарей, и дважды сказала: «Omnes, omnes!» [195] , имея в виду всё небесное воинство.
Меж тем она корчилась в ужасных мученьях, у нее сотрясалось всё тело, она то и дело крестилась, воздевала руки к небесам, словно восхваляла Бога. Затем вновь пришла в себя, скромно поведала обо всём, на что прежде указывала жестами, заявив, что она ни при чем, это Господь наш, и наша Владычица, и всё небесное воинство находились при ней. Дьявол ей тоже являлся, потому-то она и корчилась в муках. А еще она сказала, что Господь наш явился вкупе с конвентом и с конвентом приблизился к ней, дав тем самым уразуметь: где конвент, там и Он. А потом ее спросили, каким она Его видела. Она же сказала, что узрела нашего Господа в славе и потому не умеет сказать, сколь восхитительным и возвышенным был Его облик.
195
Все, все! (лат.)