Житие сестер обители Тёсс
Шрифт:
Как и всякий актер, харизматик демонстрирует свое действие-страдание зрителям: Богу, время от времени Деве Марии и остальным насельникам неба. «Я показала оное Богу», «Я показала страдание Богу и пожелала, чтобы Он ему внял», — повествует о себе Элсбет фон Ойе (Aut. 22, 10; 48, 7; 68, 4—5). Она вопрошает у Бога: «Видишь ли сие?» (Aut. 42, 3—4), и Господь отвечает харизматику, показывая ему в пределах той же игры свои страдания и их следы на теле: «На протяжении постного времени Господь наш показывал (erzaiget) ей по отдельности все те муки, которые Ему довелось вынести с тех пор, когда Его взяли под стражу, и до тех пор, когда Его сняли с креста» (с. 72 наст. изд.); «Тот показал ей Свои руки да ноги, Свой бок и сказал: “Поверь, это Я”» (с. 158 наст. изд.).
3. Координатное пространство традиции, гиперсемантизация
Некоторые черты перформативной практики, жизнетворчества
<...> он (Служитель. — М.Р.) мысленно начертил три окружности, внутрь которых себя заключил ради духовной защиты. Первой окружностью была его келья, капелла и храм. Оставаясь в пределах этой окружности, он полагал, что находится в достаточной безопасности. Другая окружность охватывала весь монастырь за исключением ворот. А третья, и наиболее пространная, окружность включала входные врата, вот тут-то и нужна была изрядная осторожность. Когда же он покидал три эти окружности, то ощущал себя диким зверьком, вне норы и окруженным охотниками.
В середине такого пространства, «в обители проповедников в Констанце, около хора по правую руку, где восходят на кафедру (Lethner), под лестницей» (Murer 1751: 329), находилась «капелла» («capell») Г. Сузо. Это «убежище» («ein heinlich stat») было сплошь декорировано, по просьбе Служителя, фресками: начертанием изречений древних отцов и изображениями Вечной Премудрости. Пергамент с ее образом он перевозил с собой и натягивал, где бы ни ночевал, на окна келий (см.: ГС 87). Так, с помощью собственноручного иллюстрирования рукописей, декорирования тела (монограмма «IHS»), интерьера, а также посредством процедуры означивания строилось координатное пространство жизнетворчества Служителя — Г. Сузо. Уже физическое перемещение по такому пространству (направо, налево, вверх, вниз) само по себе становится значимым. Сидеть и подняться («Что сидишь? Встань!»), упасть и лежать (из-за истощения сил от любви), возвести (очи горе), встать одесную или ошуюю суть нечто другое, нежели их бытовые аналоги. Эти действия ритуализованы, этикетны, чрезвычайно весомы.
Естественно, что в пространстве актуализированных мифологических смыслов любое из действий может претерпеть гиперсемантизацию, получить второе, мифологическое значение. Можно ли с помощью плетки прибить что-нибудь к чему-либо? Можно: «Тогда он брался за плетку и пригвождал себя, в вожделении сердца, вместе с Господом ко кресту <...>» (ГС 37). Перед этим Служитель прошел четырьмя галереями крестового хода и поднялся в церкви к решетке — тем самым миновав вместе с Христом путь его скорби и поднявшись вместе с ним на Голгофу (см.: ГС 36—37). Плотную вписанность бытового действия и повседневной предметности в парадигму мифа демонстрирует также трапеза Служителя, когда он посвящал каждый кусок и глоток памяти того или иного насельника неба (см.: ГС 27—28). Но, проживая перформативную практику, можно не только вписываться в миф, но и стать в игре, подобно Иисусу Христу, замковым камнем, на котором держится весь свод этого мифа. Даже простое передвижение по комнате, коль скоро в ней развернуто координатное пространство и она напоминает собой симультанную сцену, может стать центральным событием в истории мироздания. Совлекши с себя две перекрещенные, утыканные гвоздями палки, цюрихская страдалица Элсбет фон Ойе не только прервала свою связь с Божеством:
Я совлекла с себя крест по какой-то причине, но мне было сказано: «Ты отняла у себя канал истечения (din hinfliezinden kenel), по которому сосешь и тянешь Мой мозг из Меня в глубочайшее основание своей души», —
но и сделала невозможным дальнейшее разворачивание Лиц в Божестве, ведь
«Твой крест есть новорождённая вена, через посредство которой бурлящая любовью кровь Моего распятого Сына втекает в глубокое основание Моего отцовского сердца и звучит в нем».
По этой причине скрещенные палки пришлось срочно нацепить на спину обратно.
4. Эгоцентризм опыта
Выше говорилось о том, что, несмотря на массовый, эпидемический характер, перформативная практика была строго индивидуальной и неизменно разворачивалась между Богом и харизматиком либо замещавшей его душой: самой любимой, единственной.
Убежденность в том, что, «приняв на Себя плоть, Он сошел ради меня», завещал монахиням еще клервоский аббат (Cantic. 1: 278). Мысль эта проходит красной нитью через все женские мистические сочинения 1-й
Но мысль об избранности и единственности каждого харизматика являлась достоянием не только литературной продукции. Она была внедрена в повседневный опыт монахинь. Свидетельством этому приведенная выше цитата из проповеди 76/1 (Pf.) И. Экхарта (см. с. 361 наст. изд.).
Итак, опыт монахинь предельно эгоцентричен. Каждая из них реорганизует христианский миф вокруг своего «я». Каждая — ровня его персонажам и готова единолично решать мифологические задачи, ничего не оставляя десяткам и сотням других харизматиков: носить Иисуса во чреве (А. Бланнбекин), питать его, «Чадо» свое, молоком (М. Эбнер), изготавливать из своего тела всё, что необходимо для ухода за ним (Адельхайд из Фрауенберга), обеспечивать посредством двух палок с гвоздями циркуляцию Лиц в Божестве (Элсбет фон Ойе). Без харизматика не быть ни Богу, ни миру: кто, если не я! Но и харизматик — притом, что его сотни и сотни — должен быть такой только один:
И дивилось всё небесное воинство, ибо не было на земле такого человека, с кем Бог сотворил бы столь великие чудеса. <...> Тогда мученики возопили: «Господи, мы много боролись и проливали кровь нашу ради Тебя, но среди нас нет такого, с кем бы Ты сотворил столь великие чудеса на земле, как с сим человеком» (Фр. Зундером. — М.Р.).
Пытаясь разобраться в этом опыте, Николай Кузанский указывал, что Бог подобен иконе (icona): всякому, взирающему на икону с разных сторон, с юга ли, востока ли, запада, кажется, что она глядит на него и только на него одного (см.: Николай Кузанский 1979—1980/2: 35—36).
Эгоцентризм, рассматриваемый не как моральная категория, но как принцип построения мифопоэтической конструкции, в той или иной мере свойствен всем разновидностям игры, включенным в автобиографию Г. Сузо. Этих разновидностей, как было сказано выше, в общей сложности, три: имитационная аскеза (гл. 14—18), жизнетворчество в период скитаний (гл. 21—30) и самосочинение на стадии последующей обработки и литературной записи материала (гл. 36—45). Очевидно, что Г. Сузо стремился перенести смысловую структуру, разработанную им в келейных инсценировках Христовых страстей, на дальнейшие события своей жизни. Но такие события, в отличие от инсценировок, не поддавались планированию и режиссуре. Поэтому перенос ограничился толкованиями, которые предполагали не только сопоставление той или иной сложившейся ситуации с архетипом, страстями Христа, но и телеологическое восприятие самой ситуации. Жизнь целых регионов и тысяч людей подчинена, если ее рассматривать в такой перспективе, одной-единственной цели: воспитанию Служителя Богом (гл. 23, 25, 38), озабоченным исключительно его совершенствованием и посмертным спасением. Не это ли эгоцентризм, хотя бы и священный?
5. Перформативное высказывание, наведенное состояние
Женская мистическая традиция 1-й половины XIV века представляла собой также пространство перформативных высказываний. Если каждое из подобных высказываний равноценно поступку, то наиболее часто оно раздается именно в пределах традиции, где роли распределены, а смыслы общи для всех ее участников. Именно здесь, в замкнутой и устойчивой внутри себя системе значений, слово «с дерзновением» — угроза, проклятие, благословение, прощение, утешение, повеление, разрешение (личных проблем) — не только звучит, но и имеет все шансы воплотиться на деле. Ведь, закрепляя значения, критически важные для членов традиции, такое слово не только оповещает, но и навязывает поведенческий алгоритм. Играя значениями, можно манипулировать поведением — впрочем, только внутри смысловой системы традиции, но не за ее границами, где такое слово утрачивает всю свою силу. Примеров слов «со властью» в изучаемой нами традиции немало. Они принадлежат ее авторитетам, в том числе мастеру Экхарту, который освобождает Служителя — Г. Сузо от мучивших его долгие годы угрызений совести (см.: ГС 55), разрешает сомнения Элсбет фон Бегенхофен (см.: Ot. 263—264) и Анны фон Рамшваг (см.: Kt. 131—132). Наиболее же выразительный пример перформативного высказывания имеется в «Откровениях» М. Эбнер: