Житие сестер обители Тёсс
Шрифт:
Item чуть позже, в то самое время скончалась одна светская дама и была кощунственно погребена в нашем храме, хотя епископ сие запретил. Когда на следующий день я пришла в церковь, собралась помолиться и уже начала, то не сумела вымолвить ни единого слова и была вынуждена удалиться из хора. Сколько бы я ни пыталась, едва начинала молиться, не могла произнести хотя бы словечка и не могла принять в хоре нашего Господа, но едва выходила из хора, то могла и молиться, и читать молитвы, какие мне только хотелось. Так было со мной три недели. Тут в нашу обитель явился с визитацией некто из начальствующих над нами. Те сестры, что знали о сказанном, просили его, чтобы он дал мне заповедь и наказ (daz er mir gebut mit ainem gebot) отправиться в хор, прочитать там молитву и принять нашего Господа. И он дал мне сие указание (daz gebot). Господу моему Иисусу Христу, несомненно, известно, что в тот самый миг, когда он мне сие повелел, я ощутила освобождение от великого бремени, и притом с легким парением сугубой радости. Я поспешно отправилась в хор и сумела, как прежде,
К феномену перформативного высказывания близок феномен наведенного состояния, основанный также на общности традиционных смыслов и ценностей и представляющий собой результат зачастую сознательного насаждения со стороны духовников и активного распространения в пределах традиции тех или иных алгоритмов поведения. Примером наведения служит изготовление, а затем рассылка Э. Штагель платков с монограммой «MS» среди учеников, духовных детей Г. Сузо (см.: ГС 121—122; с. 16 наст. изд.). Само же наведенное состояние выглядело следующим образом:
И из-за великого благоговения святой конвент лишился своих чувств. Жены рухнули на пол, наподобие мертвецов, и лежали так, покуда не возвратились в себя.
Из сестер «лишь одна никогда не была в восхищении», пишет Кр. Эбнер и впоследствии прибавляет: ее «звали Димут Нюрнбергской» (с. 110, 128 наст. изд.). Рассматриваемая нами мистическая традиция выглядит компактной на фоне однородной с ней образности Бернарда и простонародной духовности именно благодаря процедуре наведения. Эта последняя планомерно осуществлялась в пределах трех «наций» доминиканской провинции Тевтония, в ходе окормления бегинок и доминиканок, в течение первых 50 лет XIV века и привела к распространению соответствующих массовых монашеских практик.
6. Предварительный итог: жизнь как текст
Как видим, мистико-аскетическому опыту, коль скоро он представляет собой перформативную практику себя, и литературному произведению свойственны общие признаки. В этом нет ничего странного, поскольку и тот, и другое строится по одним и тем же законам. Опыт предполагает цельность и завершенность действия (начало, середину, конец), которая наблюдается в имитационной аскезе Г. Сузо. Цельность действия, хотя и другого рода, присутствует в пяти актах любовной истории А. Лангманн и Иисуса: лицезрение (visus), беседа (colloquium), прикосновение / объятия (tactus / amplexus), поцелуй (osculum), наконец, брачное ложе (lectus), где и происходит окончательное единение (см.: Beutin 1997—1999/2: 204). Опыту также присущ литературный и отнюдь не свойственный внеигровому быту центризм главного персонажа. Харизматик — не один из миллионов верующих во Христа, но единственный, соразмерный, релевантный задачам мифа и готовый участвовать в мифе на первых ролях: сидеть между апостолами в Вифании подле Христа (см. с. 120 наст. изд.), способствовать, подобно Элсбет фон Ойе, при помощи палки с гвоздями циркуляции Лиц в Божестве. Харизматик, как сказано, является «актером» и «режиссером». Он живет как действующее лицо в создаваемом им же самим драматургическом произведении, в то время как его режиссерская деятельность, в отличие от актерской, не маркирована вовсе. Подобно литературному, созданное им поведенческое произведение непроницаемо для посторонних лиц, вокруг которых завязываются свои произведения, — точно так же герой одного романа не может вступить в пределы романа другого, населенного своим героем и второстепенными персонажами.
V. Мистико-аскетический опыт и литературное произведение
Изображенный выше поведенческий фон позволяет разглядеть себя «по ту сторону» изучаемых нами литературных произведений: сестринских книг, откровений, благодатных житий и посланий. Этот субстрат, разумеется, не тождествен литературному произведению, но и не противопоставлен ему. О том, как оба соотносятся друг с другом, следует далее речь.
1. Интерпретация мистического опыта
При создании текста прежде всего выясняется, что вербальное, линейное изложение невербального и нелинейного опыта без существенных потерь в содержании невозможно. Отсюда — красной нитью проходящий через всю мистическую литературу мотив неизреченности видений. Он звучит у Маргариты Порете, когда та называет своего Друга-Возлюбленного «непостижимым», «ни с чем не сравнимым» (MSA 104—105); [1075] у Элсбет фон Ойе, когда она утверждает, что Господу пристали лишь отрицательные определения: «сверхразумный», «сверхъестественный» и «неизреченный» (ЕО 428) [1076] . Это, определенно, не клишированные (либо — не только клишированные) обороты, поскольку неописуемость подлежащего описанию опыта постоянно и заинтересованно обсуждается писцами визионерок, например Арнальдом и, предположительно, Ерменрихом, секретарями Анджелы да Фолиньо и А. Бланнбекин. Рабочий, детальный разбор проблемы, во всяком случае, отличается от использования клише. Впрочем, ни Маргарита, ни Элсбет не имеют в виду апофазу в общепринятом смысле слова. Когда французская бегинка заявляет:
1075
«Мой Друг непостижим» (фр. «Mon amy est incomprehensible»),
1076
Соответственно «uberverstentlich», «ubernaturlich», «ungesprochenlich».
Всё, что душа слышала о Боге и что можно изречь о Боге, есть, в собственном смысле, вовсе ничто в сравнении с тем, что Он есть Сам по Себе и что еще никогда не было изречено и никогда не будет изречено,
то она имеет в виду некоторый опыт, стоящий за отрицательной теологией, не противоречащий ей, но вбирающий ее в себя и, возможно, лежащий в ее основании.
Что же имеет в виду Маргарита и подобные ей? Нечто простое и знакомое всем: разнообразная (обонятельная, вкусовая, зрительная, слуховая, осязательная) информация [1077] в полной мере не конвертируется в речевое высказывание. Несовпадение каналов получения и передачи информации неоднократно упоминается харизматиками. Так, А. Бланнбекин «явилось» («apparuit») некое зеркало; в нем она «узрела» («vidit») чудеса Божии, «из которых поведала (enarravit) едва ли каплю увиденного, ибо, как сказала, сие неизреченно (inenarrabilia)» (АВ 230). Здесь потеря имеет место при переходе от «узрела» к «поведала». А если при мистическом опыте включалось несколько каналов восприятия или то было «влитое созерцание» (eingegossene Beschauung) К. Ранера (см.: Rahner 1958: 79), без-образное, культивируемое 2-й волной неоплатонизма? Всё это не может быть полноценно транслировано с помощью вербального, тем более предикативного, высказывания — ровно так же, как сон, да и вообще любой соматический опыт: оргазм, опыт боли. Что касается схоластической апофазы, то в ней несводимосгь информационных каналов друг к другу была понята как несовпадение содержаний, божественного и человеческого, хотя дело вовсе не в этом. Созерцаемый в сонном видении Бог неизречен точно так же, как неизречен привидевшийся во сне стул или шкаф. Бог может не быть сверхъестественным, а быть созерцаемым, обоняемым, осязаемым и именно поэтому в полной мере неизреченным. Вербализация опыта, пусть и сопровождаемая неизбежными потерями, — это первая из задач, решаемых в пределах традиции на пути претворения мистического опыта в литературное произведение.
1077
Об оптическом, акустическом, тактильном, химическом, электрическом, магнетическом и термическом каналах информации, о возможностях, пределах их взаимной конвертации и о «языке тела» как многоканальном семиозисе см. справочник Р. Познера, Кл. Роберинга и T.-А. Себеока: Semiotik 1997: 247—356. Несовпадение каналов информации было в средние века в достаточной мере осмыслено и являлось неисчерпаемым источником площадного комизма. Свидетельством тому — смеховой жанр рекламы целительных мазей (из вороньего грая, ветра, колокольного звона), представленный в масленичной драматургии XV—XVI вв., в частности, региона Штерцинга и Больцано (см.: Реутин 1996: 198).
2. Разведение по жанрам
Вторая задача заключается в разведении свидетельств мистического опыта по жанрам литературы — в сестринскую книгу, откровение и благодатное житие, — предполагающем готовность учитывать жанровые признаки и дозировки разнородного материала: созерцаемых образов, биографических сведений и культурноисторического контекста (интердикт, голод, войны, «Черная смерть»). Окончательное разведение свидетельств по жанрам осуществлялось редактором, хотя всякий раз имело своей предпосылкой свойства текста, с которым он работал. В синкретическом единстве дневниковых записок общее повествование (нарратив) то и дело распускалось в драматургические сцены (диалог), не могло избежать изоляции той или иной роли (лирика) и снабжалось толкованием (дискурсивное богословие). Подобный конгломерат протожанров представляет собой «Струящийся свет Божества». Сочинения бегинок и доминиканок 1-й половины XIV века обнаруживают жанровую определенность в позднем, редакторском смысле.
3. Квалификация опыта
Третья задача состоит в редакторской (реже авторской) квалификации описываемого опыта. Дабы подчеркнуть его добротность, надлежит соотнести его с признаваемыми ортодоксией модельными образцами, позаимствованными, например, из Св. Писания или Св. Предания. Наиболее наглядно это соотнесение осуществляется в записках М. Эбнер их редактором, Генрихом Нёрдлингенским, на латыни — авторитетном языке Западной церкви — всякий раз ad hoc, применительно к тому или иному выплеску благодати, и напоминает собой одобряющий жест. Большинство таких жестов (перформативов) приходится на вторую половину корпуса «Откровений».
<...> во мне обнаружился новый способ ведения речи — при затворенных устах, посредством сокровенных словес, каковые никто, за исключением меня, не разумел и не замечал. Такие словеса порождали у меня сладкий, бесформенный голос в устах. Nota: «Ego vox clamantis in deserto etc.», iterum: «Fac me audire vocem tuam, vox tua dulcis etc.»
Очевидно, что процедура соотнесения, используемая Нёрдлингенцем, в точности повторяет методику квалификации ереси в местности Риз и технику квалификации аскезы Элсбет фон Ойе, проводимой ею в автографе самостоятельно (см. далее).